Особенно нравилось и запомнилось ему, совершенствуя летные навыки, "ходить на бреющем" с командиром своей эскадрильи. Вылетев парой или звеном, они "утюжили" стиснутое виноградниками и уходящими до горизонта полями, русло Днестра. Наставник был асом, летал как Бог, обладая к тому же поразительной способностью управлять полетом группы не по рации, а точными жестами из кабины своего самолета. Радио для таких целей было непригодно – полковое начальство не должно было не только знать, но и догадываться, какой методикой пользуется комэск, прививая молодым азы боевого мастерства. Как еще можно было научить "желторотиков", едва поставленных училищем на крыло, чувствовать землю и своевременно закладывать виражи? Понятное дело, что "учеба" осуществлялась с большим риском, нарушением всех инструкций, вдали от руководителя полетами под личную ответственность старшего группы. Счастье молодых, что их наставниками были фронтовики, которым и "море по колено", и брать ответственность "на себя" было за правило. Его память хранит по сей день ни с чем несравнимый восторг тех ощущений: вибрирующую упругость "живых" крыльев послушного Ила, только что на земле принявшего от заправщика несколько тон керосина, мелькание воздушных вихрей, срывавшихся с обшивки при интенсивном маневрировании, успокаивающий шелест набегающего потока в установившемся режиме полета. А как разбегались, как пенились искрящейся солнечной радугой речные волны, возмущенные вырывавшимися реактивными струями двигателей их, проносившихся на предельной высоте, самолетов. Пилотажным искусством и ревом турбин они наводили одновременно и восторг, и ужас на жителей окрестных сел.
Летая, они почти ежедневно постигали смысл самых обыкновенных истин. В авиации не бывает никаких мелочей! Эта непреложная установка существовала до поры до времени в его сознании как некая абстрактная отвлеченность, пока не пришло время проявиться ей в форме подлинной реальности. Все произошло примерно так. В обязанности командира огневой установки самолета Ил-28, помимо прочих, входило обеспечение перед вылетом остальных членов экипажа кислородными масками. Тот полет не должен был быть высотным. Пилота Саутина отличала природная собранность и пунктуальность. А тут, будто черт попутал – полученную из рук сержанта маску он не посчитал нужным взять в полет. Зачем лишние предметы на борту, если полет не высотный. Но все сложилось иначе. В какой-то момент поступила команда уйти за облака. Ответное сообщение по радио, что ты случайно не захватил маску или она неожиданно соскочила, воспринялось бы, не как проявление халатности, а (бери выше) как отказ выполнить приказ командира. А это недопустимо ни при каких условиях. Это повод для взыскания, строка в личном деле! Он дышал…, зажав шланг мертвой хваткой ладонью одной руки, понимая, что если не удержит и выронит, то потеряет сознание, а второй – исхитрялся пилотировать бомбардировщик, выполняя указания руководителя. Едва не задохнувшись в том полете, находясь в полуобморочном состоянии, он старался из последних сил сохранить сознание. В конце концов, все закончилось благополучно. Для него это был не просто урок! Не только счастливое воскрешение. Это было постижение истины, едва не проявившейся в гибели трех членов экипажа и абсолютно исправного боевого самолета. Ее смысл был банален – соблюдать инструкции во всех случаях жизни, какими бы примитивными они ни казались на первый взгляд. Эта история не была в его жизни последней. Но с каждой новой предпосылок для возникновения очередной становилось меньше. Он умел делать правильные выводы.
