6 октября, вниз по реке
Глохлов, подплывая к Осиному плесу, исподволь следил за Комлевым. Тот лежал животом на носовом багажнике, лицо вперед, и безотрывно вглядывался в берег. Вдруг он резко приподнялся на локтях, далеко вытянул шею из лохматого воротника полушубка и, обернувшись, замахал рукой.
— Тут это! Во-о-он у той скалы! — кричал, силясь, и лицо его, нахлестанное встречным ветром, еще больше побагровело. — Правь вон туда! Правь!
Глохлов, не слыша его крика, уже правил лодку к берегу. Комлев, привстав на колено, ловко выпрыгнул на берег, подтянул цепь, вогнал причальный штырь в землю, выпрямился поджидая. Глохлов встал в лодке, сдвинул под телогрейкой за спину пистолет и, чуть балансируя рукой, осторожно шагнул вперед.
— Вот здесь все и произошло, — хрипло сказал Комлев.
Полушубок, который кинул ему Глохлов перед отплытием, был велик, и Комлев в нем казался ниже ростом. Шли к соснам молча. Комлев торопился, спотыкаясь, почти бежал впереди. Глохлов размашисто шел за ним.
— Вот тут это и было, — дождавшись Глохлова у глубокой влумины, сказал Комлев.
— Ну и как было? — Глохлов прошел мимо и остановился у сосен.
Значит, так. Вышли мы вот оттуда, значит, и шли сюда. А там вот, вот за тем мыском, Алексей Николаевич, значит, говорит: «Гляди», говорит. А там, значит, по скалам, по вершинам, прям-таки над нами медведь идет. Я говорю: «Вижу», — и затвор передернул, патрон дослал. А он говорит: «Не стреляй, он на берлогу идет. Поглядим лучше». Постояли, значит, посмотрели, пошли дальше…
Глохлов, покусывая былинку, будто бы и не слушал Комлева, разглядывал ствол сосны с едва приметным следом пули на нем. Срезав кору и чуть-чуть расщепив древесину, пуля ушла по наклонной вверх.
— Я вам уже об этом говорил. Говорить ли еще? — прервав свой рассказ, спросил Комлев.
— Говори, говори, может быть, чего еще вспомнишь…
— И вот, значит, пошли, и я, в чем и винюсь, понимаете, забыл, значит, карабин-то разрядить. Вот она, моя-то вина. Да и как это я, значит, не очень с карабинами привычный. Я все больше с ружьишком. А тут Алексей Николаевич перед маршрутом: «Возьмем да возьмем карабин». И взял — ему полагается. Вот и таскал я его, карабин-то этот, незнамо для чего. А оно вон как вышло. На погибель свою взял, значит, карабин-то Алексей Николаевич.
— Ладно. Ты рассказывай дальше. Записано в протоколе, что карабин был Многоярова, и, стало быть, он должен и носить его. Записано.
