Было еще далеко до захода солнца, и я решил поглядеть на «писаные» камни, о которых рассказывал мне когда-то Макар Владимирович. Они где-то тут, недалеко от нашей стоянки.
Асаткан вызвалась проводить. Она не раз бывала около этих камней. Место хорошее, доброе, почему бы и не сходить.
— Я тут буду. Хлебово сварю, — сказал Чироня.
Он как-то вдруг весь обмяк за сегодняшний день, не пел песен, глаза настороженно бегали из стороны в сторону, лихорадочно блестели.
— Захворал? — участливо спросила Асаткан.
— Э-э! — отмахнулся Чироня. — Вот тут сосет, — и притронулся заметно трясущейся рукой к левой груди. — Пустова, пройдет, — и сел на землю, нахохлившись по-ястребиному.
— Свари, Чироня, гречневой каши. У меня в рюкзаке концентраты. Погуще заведи — пачки четыре, — попросил я.
Он ничего не ответил, только кивнул.
Мы шли с Асаткан вниз по Дигдали, переваливая через скалистые приплечики, взбирались на крутые яры, громыхали камешником на отмелях. Эхо повторяло каждый звук, раскалывалось искристо в гулкой глуби тайги, возвращало наши голоса явственно, каждое слово.
Асаткан хмыкнула, когда, уходя со стоянки, я по привычке кинул на плечо ремень пистолета-автомата. Она шла налегке, с одним маленьким ножом у бедра, даже без пальмички. Когда мы взбирались на скалы, автомат больно хлестал меня по спине, болтался сбоку, замедлял движения. Я отставал от девушки. Она останавливалась, поджидала; складывала у маленького рта узкие ладошки, кричала птицей, смеялась. Эхо повторяло смех Асаткан, осыпая тайгу серебряными бубенчиками. Еще она перекликалась с птахами, и те отвечали ей.
— Чук-чэ-нэ! Чук-чэ-нэ! — крикнула Асаткан, и тут же с болотистой кулиги ей откликнулась птица:
«Чук-чэ-нэ! Чук-чэ-нэ! Чук-чэ-нэ!»
— Кто это? — спросил я.
— Чукчэнэ — куличок. Смешной такой, на длинных ножках. — И вдруг предложила серьезно: — Переезжайте к нам жить. Охотиться будете. Амаку стрелять. Соболя добывать. Дедушка вас научит, отец. Я совсем маленькая была, когда меня стрелять учили. Школу кончила — теперь в промхозе работаю. Переезжайте.
— А хочешь в Москву, Асаткан?
Она задумалась, как-то очень долго и открыто посмотрела в мои глаза, кажется, в первый раз за все время. Посерьезнела.
— Нет. Без тайги мы болеем. — И совсем грустно прошептала одними губами: — И умираем…
— Ну что ты, Асаткан? В Москве выучишься, вернешься домой.
— А вы? — выдохнула разом.
— Я в Москве живу.
— Нет, вы! Вы в тайгу еще вернетесь?
— Ну конечно. Я без тайги тоже болею. И умереть боюсь.
