— Молчи, леший, — ругнула его жена. — Твое дело телячье, обмарался и стой! — И замахнулась на мужа косьем.
На крыльце недружно засмеялись.
Мужик в сердцах плюнул, подошел к бочке, зачерпнул корцом и стал пить громко, всем лицом припадая к воде.
Вышел из дома Иннокентий Кирьяныч — прокашлялся, дал назначение на работу, без единого лишнего слова. И все, так же без лишних слов, поднялись и ушли в туман, поблескивая тусклыми лезвиями кос, негромко переговариваясь.
Иннокентий Кирьяныч кинул вдогонку:
— Иннокентий, Боярин, запиши всех, кто с тобой вышел.
— Сделаю, — откликнулся из тумана Иннокентий.
Мы поздоровались за руку. Заведующий отделением, задумчиво глядя куда-то мимо меня, пожевал губами и глухо обронил:
— Вот так. Как завезли в сельпо водку, так и пошло. Добился, что телеграмму из района прислали о запрещении торговли спиртным.
— Иннокентий Кирьяныч, далеко от вас Таловенькое?
— Таловенькое? Рекою километров восемьдесят. Мегом, однако, двенадцать.
У бывшего станка — Таловенькое стойбище эвенков. Стада оленей пасутся по хребтикам, там где-то и чумы эвенкийской семьи Почогиров. Еще раньше я обязательно решил встретиться с ними.
— Одни вы не найдете. Тут тропы нет, недолго и заблукать. Дам провожатого.
Я запротестовал:
— Иннокентий Кирьяныч, у вас каждый человек на счету.
— Я вам Чироню дам. Он у нас в промхозе не работает. И деревне он — никто. Ежли тверез, согласится. Мужик сговорчивый, только вот совсем с круга сошел. Как, согласны?
Я замешкал с ответом.
— Вы насчет Чирони не сумневайтесь. Ежли выспался мужик, пойдет. А в тайге лучше его ходока не сыщешь. Он же сохоляр-полукровок. От эвенков ему талант перепал. Как по запаху, ровненько к стойбищу выведет. Охотник он фартовый был. Но сошел с круга. Ружьишко года два как пропил. Ну а после такого у нас в тайге его уже и за человека считать не будут.
— Чем же живет он? Семья?
— Жена у него — очень хлопотливая женщина. Да и сам капканами ондатру промышляет.
Разговаривая, мы спустились к Чирониной избе. Он сидел на порушенных, кое-как прилаженных приступках крыльца, чинил рубаху широким внахлест мужичьим стежком. Я удивился, с какой готовностью согласился сопровождать меня Чироня. Его раскосые на плоском скуластом лице виноватые глаза разом заблестели.
— Я чичас. Толико рубаху справлю.
А минут через двадцать мы уже шли по росистым, полегшим лугам к черному под самое небо мегу. Мег — густо заросший тайгою мыс, встал на берегу у Авлакан-реки, преградив ей путь. Кинулась река в сторону, обегая скалистые скулы, повернула в обратную, запетляла заячьим скоком.
