— Ну, чего тебе тут, чего? Чего опять пришла? — спросил он ее каким-то слезливо-заискивающим голосом. — На него посмотреть, на Сохатого? Он что, понравился тебе, а?
— Я толко на теба смотру. Но зачем ты сильно кулак бёш? — мягко ответила она.
— Ну, не буду, не буду… Уйди, — просительно сказал ей Мишка.
И опять она согласно кивнула, улыбнулась Мишке, показав две свои ямочки на румяных щеках, и пропала за дверью.
Леон знал, что случилось прошлой ночью в Мишкиной крепости, какую поднял Мишка ружейную пальбу из сеней и как уложил ненароком одним из выстрелов свою любимицу Пальму, выскочившую из дому в то время, когда Мишка стрельбой отпугивал от ворот невидимых двуногих противников. Пальма смешалась с кучей Мишкиных дворняг, стороживших снаружи его дом и затеявших вдруг, среди ночи беготню и лай во дворе, и была жестоко наказана за это шальной пулей. Все это Леон узнал еще, днем в поселковом магазине, еще до того, как заехал по поручению старого эвена Матвея Касымова в его пустовавшую избу захватить для старика табачку, запасы которого хранились на печи. Там, в нетопленной избе Матвея, и напился Леон в одиночку, а после уж взыгравший хмель погнал его на оленях к балку Голышева, чтобы заказать всей братии Голышева дорогу в здешнюю тайгу.
Леон никак не мог предположить, что повстречается в поселке с Мишкой, а тем более не мог представить, что будет самим Мишкой введен в его крепость, чтоб помянуть застреленную Пальму. Застреленную из-за, этой самой Изы, из-за жены своей, татарочки, из-за ревности своей неслыханной.
Сегодня выпало Леону впервые видеть Мишкину жену, и был он все же не настолько пьян, чтобы не разглядеть ее как следует и не подумать про себя, что ни белое лицо ее с ямочками на круглых щеках, ни черная коса на пышной груди, ни глаза бархатные — не стоит все это высоченного забора с колючкой, решеток на окнах, сторожевых собак и стрельбы по ночам.
Давным-давно привез Архангел с материка в поселок Изу и с тех пор держал ее за колючей проволокой, никому не показывая: то ли боялся, что сама сбежит, то ли что украдут ее. Но больше мерещилось ему, что все мужики за нею охотятся. Потому-то — чуть шум какой за забором, или голоса громкие, или собаки нежданно взлают — Мишка тотчас за ружье хватался. Жил он охотой. Но, отправляясь на зимний промысел в тайгу, уводил с собой и жену и, по слухам, держал ее где-то там в потайной избушке. В тайгу он уходил тайком, чтоб никто не знал, не видел, когда ушел, и так же возвращался, а по грибы и ягоды в летнюю пору выбирался с Изой только по ночам — благо ночи здесь белые, гриб и ягоду хорошо видать. Местные эвены говорили, что у Мишки Архангела не хватает в голове, но Леон так не считал. Они с Архангелом давно понимали друг друга, и давно меж ними проскочила черная кошка. Еще со дней экспедиции Зуева, когда была им с Мишкой не сотня лет на двоих, как теперь, а всего по двадцать каждому. И когда Мишка, уехав как-то летом на материк, куда-то в Поволжье или Заволжье, вернулся назад с татарочкой и приковался к ней намертво якорной цепью, тогда-то и вздохнул Леон спокойно: наконец-то Мишка перестал рыскать по тайге в надежде обнаружить жилу с золотыми самородками. Ну, а не будь татарочки и ревности его великой, мог бы и найти. И схватиться бы тогда им не на жизнь, а на смерть…
