— Нет, нет, мне не до Тарзана, — решительно отмахнулся Петро. — Билет продадите.
— Ох, Петрик, я бы на твоем месте…
— На его месте, Йоська, ты бы двух слов сегодня не написал, а он будет строчить всю ночь. Смотри, оттачивает карандаши, — усмехнулся Олесь. — Петрик, дай же мне «Как закалялась сталь», я обещал принести Катрусе.
— Возьми на стеллаже. Четвертая полка, слева третья книга.
— Опять будешь допоздна? — недовольно спросила Ганна, видя, что брат усаживается за письменный стол. — Уткнешься в свои страницы…
— Сегодня хочу лечь раньше, — пообещал Петро. — Да идите же, а то опоздаете на журнал.
Оставшись один, Петро достал из письменного стола две общие тетради. Просматривая их, мысленно перенесся в рыбачий поселок. Здесь прошлым летом вместе с семьей Кремневых он гостил у председателя рыболовецкой артели Керима, друга детства Мирославы Борисовны и Евгения Николаевича.
До этого Петро никогда в жизни не видел моря. Влюбился в него с первого мгновенья. Не изменил этому чувству даже после того, как однажды утром, когда чайки садились на воду, предвещая отличную погоду, Керим, Кремнев и он вышли на баркасе в море, где едва не погибли. Четыре с лишним часа под лодкой бесновалось море. Сперва Петро не заметил, откуда вдруг появилась мертвая зыбь, захватившая, закружившая их лодку. Тут-то он испытал, что означает по-рыбацки «ну и травило, дьявол!» От яростной качки Петру начинало казаться, будто кто-то выворачивает его наизнанку.
Даже Керим, рослый, плечистый, побывавший не в одной схватке с морем, уже потом, на берегу, чистосердечно признался: когда он бросился крепить парус, а в это время волна захлестнула баркас, сказал себе — амба! Спасла только железная воля Кремнева, сидевшего на руле. Это счастье, что он сумел поймать ровный ветер и вывести баркас из мертвой зыби.
— Не вздумай, Керим, хоть словом обмолвиться, что с нами приключилось, а то мне от Мироси влетит, — тоном провинившегося мальчишки предупредил Кремнев, когда возвращались в поселок. Он был бледен, но глаза смеялись, и такими Петро любил их. — Проговоришься, тогда прощай, море!
Вдруг Петро заметил, что лицо Кремнева еще больше побледнело, и он присел на камень у дороги.
— Сердце? — встревоженно склонился над ним Петро.
Кремнев пытался улыбнуться, глазами спешил успокоить: «Ничего, ничего страшного… просто проклятый фронтовой осколок напомнил о себе… Сейчас пройдет, и мы зашагаем дальше…»
Память прошлого неудержимо влекла Кремнева к тем местам, где прошли его детство и юность, овеянные романтикой тревожных лет гражданской войны. И Петро с бережной заботой и почтением сопровождал его всюду.
