— Поправимся, — сказал Чернов, смущаясь. — Это море нас подкузьмило, а то бы мы… Не беспокойся, поправимся. Если каждый для общего, для всех радеть станет, поправимся.
— Для всех! Для общего! Эх, Иван, Иван, для себя-то жить тошно, а ты — для всех.
— Ты это, Яков, брось. Не понимаешь, и брось, не касайся. Когда у тебя только свой интерес — это одно, а когда он для всех нужен и каждый друг дружку поддерживает — это другое. Тут спокойно надо рассудить, по-хозяйски.
— По-хозяйски! Да нешто ты хозяин, Иван? Ты ночной сторож, караульщик, и больше ничего, Ромка Баховей над тобой хозяин, Андрей Щербинин, а теперь и Балагуров. Да и то не над тобой, а над зеленым Межовым да над пьяницей Веткиным, начальниками вашими — маленький ты: что решат, то и станешь делать. Хоз-зяин!
— Веткин, положим, пьяница, это ты правильно, а Межова напрасно задел. Он хоть и молодой, а в отца пошел, крепкий, не согнут такого.
— Не согнут — сломают. Как отца. И не жалко: он, Николай-то, не тем будь помянут, с нами недолго разговаривал.
— Напрасно опять. Это злость в тебе говорит, обида. Николай честный был мужик, надежный, а если виноват в чем, так сын за отца у нас не ответчик. Постой, Яков, тут подумать надо, не торопись.
— Куда торопиться, шестьдесят стукнуло, торопиться некуда.
— Мне ведь тоже не семнадцать лет.
— Правильно, не семнадцать. Только ты дома был, а я там, в тайге. Межов с Баховеем отправляли, Щербинин… И ты!
— Не заговаривайся, Яков, подумай: ни при чем тут я.
— Ты при том, что в стороне оказался. А другом был, вместе воевали, землю пахали.
Чернов опустил голову, потер ладонями загоревшиеся бритые щеки. В гражданскую под Самарой Яка вынес его, раненного, из самого пекла. Прямо из пасти беляков вырвал. Но зачем поминать об этом. Чернов не из забывчивых, он помнит, зачем говорить лишний раз.
— В сторонке я не стоял, Яков, ты знаешь.
— Знаю. Ты посередке стоял. И вот меня кулаком сочли, от земли оторвали, а ты дома остался.
— Я правильно рассуждаю, по совести. И ты знаешь, как я остался. Не отделился бы от отца, тоже загремел бы. А ты не хотел делиться.
— Ладно, — сказал Яка, — давай выпьем. Чего болтать попусту — разделился, не разделился. Какой крепкий мужик согласится дробить хозяйство, землю на полоски резать!
— В колхозе полосок нету. И в совхозе тоже. Ты знал.
— Много я тогда знал! — Яка взял бутылку, забулькал в стаканы. — Полосок нету, все обчее, мирское, колхозное. Но не твое, Иван. — Поставил со стуком пустую поллитровку, взял свой стакан. — Не ты хозяин, а Роман, который сроду земли не имел, да Щербинин Андрей. Правда, и над ними сто начальников. Андрей все правду какую-то ищет, доказать что-то хочет.
