— Ты не хочешь пойти со мной пообедать? Уже поздно…
Голос сестры оторвал его от дальнейших поисков сходства — этого непостижимого, впервые замеченного и, возможно, просто несуществующего сходства. Надо бы пообедать с сестрой. Ведь она в Париже одна, устала. Но сейчас, когда у него пело сердце, он просто не мог решиться на эту утомительную повинность.
— Прости, не могу, — сказал он. — Меня ждут…
Сестра охотно поверила этой выдумке. Особенно после признания Орельена. Она надела пальто.
— Ну, я бегу, уже начало девятого… Пойду к Полине… А что, если я ей позвоню?
Полина оказалась дома. «Но конечно же, конечно. Ты пообедаешь с нами».
— Хорошо все-таки иметь подругу! — вздохнула Армандина уже у порога, подставив брату для поцелуя свою бледную щеку. Орельен пропустил эту фразу мимо ушей. Когда за сестрой захлопнулась дверь, он пододвинул стул к стене, влез на него, снял маску и, бережно держа ее обеими руками, уселся у огня; озаренный пляшущими отсветами пламени, он долго глядел на это гипсовое, незрячее лицо, на загадочную улыбку — улыбку, по ту сторону страданий…
— Береника, — прошептал он, и перед ним вновь открылся путь в Цезарею.
Телефонный звонок нарушил его грезы. Звонил Барбентан. Он попросил Орельена сопровождать Бланшетту и Беренику в «Казино де Пари». Ложа была уже взята, и вдруг в последнюю минуту выяснилось, что Эдмону надо ехать по делам; если Орельен не свободен, тогда Бланшетта и Береника вынуждены будут сидеть дома, потому что неудобно двум дамам без кавалера…
Но Орельен свободен. Непременно, непременно. Я просто в восторге. А в котором часу начало? Лечу. Сейчас, только оденусь.
— Спасибо, дружище, — ответил Эдмон, — уж очень мне не хотелось портить им вечер. Нет, не бери своей таратайки, я оставлю вам автомобиль и шофера. Только поторапливайся, начало в половине девятого…
Орельен повесил трубку. Не помня себя от радости, он бросился к стенному шкафу и лихорадочно вывалил оттуда все содержимое. Хорошо ли он побрит? Сойдет… Все равно нет времени бриться ещё раз и нет времени обедать. Ничего не поделаешь. Нацепляя на шею ошейник, то бишь крахмальный воротничок, — черт бы их совсем побрал, эти крахмальные воротнички, — он не спускал глаз с гипсовой маски, белым пятном выделявшейся на коричневой обивке дивана. Он говорил с ней вполголоса. Он страшно торопился. Возможно, даже был немножко не в себе.
А тем временем на улице Рейнуар между Эдмоном Бланшеттой происходила довольно бурная сцена.
