— И это все? — жалобно спросил Петухов.
— А ты что хотел, чтобы я с ней под руку пошел в лес гулять? Она к тебе тянется за то, что ты ей вроде как жизнь спас. Подумаешь!
Да я бы такую, может, всю жизнь на руках носил. А ей говорил бы — спасибо, что позволяет. Да и весу в ней сколько? Килограмм сорок, ну от силы сорок пять.
Оглядев Петухова сверху вниз, сказал брезгливо:
— Тоже мне спаситель! Она, наверное, в книжках начиталась, что за спасителя надо, хочешь не хочешь, обязательно замуж выходить. Вот, наверное, из одной только такой традиции подай ей Петухова. — Дернул плечом. — Ты все-таки после войны, когда в загс пойдешь, заодно фамилию смени или возьми женину. Кстати, как ее фамилия?
Петухов сделал судорожное глотательное движение и промолчал.
— Ладно, — пренебрежительно махнул рукой Пугачев. — Не трясись, как фриц под пистолетом. Значит, приказываю!
Пугачев помедлил, лицо его обрело мраморный командирский облик, и вдруг, вздохнув, добавил вяло:
— Ладно. Пользуйся своим счастьем.
Но все это было не совсем так, как рассказал Пугачев о своей встрече с Соней.
27
После командирских занятий, которыми руководил командир дивизии и на которых Пугачев удачно предложил для уничтожения дотов и дзотов противника использовать огонь противотанковых ружей по амбразурам, что даст возможность саперам подползти вплотную, заложить взрывчатку и рвануть из укрытия, в самом лучшем настроении Пугачев вместе с капитаном Лебедевым посетил питательный пункт, где в это время ужинал личный состав узла связи.
Лебедев представил, как он замысловато выразился, «богиням и феям эфира» своего друга маршала Пугачева, из скромности пока маскирующегося майором. Девушки сдержанно улыбнулись и великодушно предложили офицерам свои порции компота.
Конечно, Пугачев произвел впечатление. Он выглядел как античная статуя, облаченная в армейское обмундирование.
Правильные черты лица, глаза чуть навыкате, застывшая улыбка, волосы, волнисто ниспадающие на лоб, Ьильная высокая шея, широкие развернутые плечи — очевидно, он производил на женщин такое же впечатление, как красивые женщины на мужчин, у одних вызывая приступ самоуверенной надежды, у других — нежную беспокойную печаль и растерянность.
Но Пугачев, считая всех, кто находился за расположением батальона, тыловиками, приписывал такую реакцию на себя не своей внешности, а просто женскому состраданию к тем, кто с передовой.
И, пребывая в таком возвышенном заблуждении, вел себя чрезвычайно сдержанно, что принимали одни за зазнайство, другие за высокомерие, третьи за избалованность «по этой самой части».
