— Как интересно! — притворно восхитилась Майка. — Вы меня несете, а я несу вашу ответственность.
— А зачем было приручать? — попрекнула Кобыла, видно забыв, что сама пришла.
— Это смотря с какой стороны поглядеть, — вспомнила Майка любимую присказку. — Может, это вы меня приручили?
— Нет, — помотал ежиком Мерин. — Не видишь разве? Мы совсем безрукие. Парнокопытные мы.
— Лучше бы я с кентавром сошлась, — Кобыла опять принялась ругаться. — Не пропадала бы тут зазря, — она клацнула зубами. Нечесаные космы взвились белым пламенем. Мерин испуганно дернулся, и двухголовая лошадь едва не повалилась в пустынную пыль.
— Вы очень достойная! — испугавшись, поспешила заверить Майка. — Красивая даже. Хотите, я вам косички заплету?!
— Много? Длиненньких?! — покосилась на нее Кобыла.
— Какие хотите.
— Валяй! — разрешила Кобыла. — А я ржать буду!
— Может, не надо? — Майка знала, что если ржут, то дела делаются плохо.
— Любой труд должен быть оплачен по заслугам, — твердо сказала Кобыла. — Я — буду ржать, а ты будешь валять мне за это красивые косички.
И закричала, заикала, зафырчала. «По-своему, говорит, по-ахалтекински», — решила школьница, осторожно распутывая седые космы.
— Я расскажу вам стародавнюю легенду, которую принесла пыль веков, — Мерин без выражения переводил вопли своей Кобылы. — Ее звали…
— Чу… — выдала Кобыла странный звук.
— Ча-Чундра, — добросовестно пересказал Мерин. — Она была прекрасно-бурмалиновая, как свежий речевой поток, спускающийся с долины горних сфер…
— Чу…
— …Чаща темнела вдали, а Ча-Чундра возвышалась на роскошно убранном поле, полном калорийных сенных стогов, которые манили к себе сильнее, чем сто тысяч кукурузных початков.
— Чу… — Кобыла продолжала свою песнь.
— …Чалая челка трепыхалась от непростых раздумий. Ча-Чундра страстно хотела кушать, ее аппетит был подобен мириадам бабочек, которые прятались в ее брюхе…
— Чу…
— Чаяла, о, как чаяла Ча-Чундра утолить свой голод по прекрасному. Перед ней стояли два дивных стога сена. Один был ароматным, а другой благоуханным…
— Чу…
— Часы шли, бежали дни, недели, месяцы, а Ча-Чундра так и не могла решить, чем же ей напитать свое брюхо. Она застыла навсегда, как самый великий памятник лошадиному чуду…
— Ча!
— Чу! Ласковая, как райское стойло, веселая, будто конек-горбунок, неумолимая, словно ломовая лошадь.
— Ча-Чундра! — хором крикнула Меринокобыла и умолкла.
Молчал Мерин. Молчала Кобыла. И Майка молчала.
Судьба Ча-Чундры тронула девочку.
