В благоговейной немоте они проехали еще немного. Потом еще.
— Ну, вот, дело сделано, — объявила девочка, когда лошадиная грива обрела человеческий вид.
— Конеяблоки, конесивые! — радостно загоготал Мерин, поглядев на прическу своей прекрасной половины.
— Это вредная песня, — оборвала его преображенная Кобыла. — Детей везешь, а не дрова, чтоб про конеяблоки петь. Чуткости в тебе нет. Душевной тонкости никакой. Иная умная голова уж давно бы передел собственности произвела, а я все мучаюсь с тобой, будто у меня других занятий нет. А все потому, что воспитанная слишком. Уважаю чужие чувства…
— Кобыла, — сказал Мерин.
— Мерин, — ответила Кобыла.
Они опять собрались ругаться.
— А там, где я живу, одна и та же лошадь всегда имеет одинаковую породу, — примирительно сказала Майка.
— И-и-и, какие у вас односкучные лошади! — заржал Мерин.
— Так и копыта отбросить недолго, — согласилась с ним Кобыла.
— Да, вы в цирке не были! — загорячилась Майка. — Вы бы видели какие там красивые лошадки! Белогривые! Гордые! По арене скачут, сбруя золотом горит, на лбу пышные перья, а по спине — драгоценные попоны. Настоящие лошадиные лебеди! — она так увлеклась рассказом, что не заметила, как перед ними выросла стена ярко-зеленого леса.
— Скажите, пожалуйста, — затормозив, вежливо осведомился Мерин. — А что такое «драгоценная попона»?
— Одежда такая лошадиная. Для тепла и красоты. Вроде пальто.
— Ай, бедная, я несчастная, сирая-убогая! — замотала свежезаплетенными косицами Кобыла. — Хожу голая совсем, без красоты и тепла! Где перо мне в лохматушках? Где пальто дефицитное?
— Каурка ты моя дорогая, — стал утешать ее Мерин. — Зачем нам эти фигли-мигли, пальто дурацкое, да по кругу бегать?
— Как жить дальше не знаю! — Кобыла все рыдала. — Как! Хоть пополам разорвись!
— Ну, ее, арену эту, чужую, нам и здесь хорошо, в согласии… — Мерин уж сам был готов удариться в слезы. — Ну, чего ты? Не надо нам…
Девочке сделалось неловко: сцена была совсем частная, а Майка в ней, стало быть, чужая.
Она спустилась на землю и, скороговоркой произнеся слова благодарности, заспешила к лесу.
— …Конеяблоки, конесивыя, ай, судьба моя раскрасивая! — понеслось во все концы слаженное двухголосое ржание.
Чудная лошадка убегала прочь, а девочку поджидал изумрудный лес. Каждому свое.
