— Будь я терпеливой и жди, когда ты сам надумаешь, пришлось бы ждать ого-го!
Она тихо, обиженно идет. Я уже отошел, обнимаю ее за плечи и привлекаю к себе. Но она уже смягчилась:
— Видимо, и у нас начинается такое же, как у других.
— Какое?
— Видел молодоженов? Вначале им не оторваться друг от друга. Сплошные нежности. А потом быстро остывают. Я этого не хочу.
— Остывают, потому что девушки превращаются в баб.
— Каких это баб?
— В каких, помнишь, ты ужасно не хотела, боялась, — сварливых. Ты терпеть не могла тех, кто не умеет слушать другого, толстеет, перестает следить за собой. Топая ногой, клялась себе, что ни за что такой не станешь… Ты очень этого боялась.
— И что же, я стала такой? Я уже сожалею о сказанном.
Сумерки. Всевозможные голоса висят над городом на уровне нашего этажа в темном воздухе. Пока она звякает ключом в замочной скважине, я отламываю сухую ветку и бессмысленно ломаю. В черном теле тополя птички уже спят. Входим. Пустотой и скукой бьет в лицо. Я неохотно сажусь на стул, не знаю: остаться или снова на улицу.
— Тоскливо!
— Что же ты хочешь? Никого не знаем, никуда не ходим. Одни да одни! — объясняет она все по-своему.
Она суетится, что-то поправляет, что-то переставляет — дома всегда находит чем заняться.
— Хорошо бы иметь друзей, — говорит.
Теперь у меня другое состояние, безучастное, усталое. Мне кажется, так уже вечность сижу. Это, оказывается, от пожелтевшего, запылившегося плаката с двумя кулаками на стене. Еще год назад я его повесил как бы в шутку. Встал, сорвал, и сразу будто все изменилось.
— Наконец-то, — вздохнула она.
Ночь длинна, темная южная ночь, кажется, что вся прошла, но впереди еще ее половина, сон. В постели читаем. Слышен шум моря.
— Будем спать?
— Я почитаю.
— Спокойной ночи, — я привлекаю ее к себе. Пусть спокойно спит со сладкой мыслью, что я еще люблю.
— Да не приставай ты! И так сегодня достаточно злили.
— Кто?
— Да кто же еще! Сам знаешь!
— Бабушка, что ли?
— Ну да!
— Как?
— Ничего особенного.
— Расскажи.
— Просто глупости!
— Глупости тоже интересны.
Я сижу, облокотившись на подушку, и дергаю волосы на затылке. Интересно.
— Да не хочу я говорить! Просто бабье. Обо мне.
— Должно быть, и меня касается, иначе бы не скрывала.
— Оставь! Вот пристал! Дай почитать!
— Расскажи, не то разозлюсь. Предупреждаю — плохо кончится! Терпеть не могу упрямства, выдаваемого за принцип.
— На одну незначительную глупость десятки нанизываем.
— Сделай еще одну! Других не будет.
