В конце концов она перевернулась и вздохнула. Она плакала.
Он спросил: «Что случилось, Джу?»
— Ничего.
— Свадьба разочаровала тебя?
— Нет, она была замечательной.
— Милая, прости, что собака так расстроила тебя.
— Собака тут ни при чем. Просто она мне напомнила кое‑что.
— Что?
Долгое время Юн–джу не отвечала. Когда он решил, что она заснула, ее голос донесся из наэлектризованной темноты: «Один мальчик каким‑то образом украл пирожное у Канга, местного партийного вождя, который разбогател, продавая рис, пожертвованный империалистическими агрессорами — он продавал кило по сто пятьдесят воней, то есть двухмесячный заработок. Я не знаю, как это случилось, пацан или залез к нему в квартиру или украл его из машины, не знаю, но он побежал по улице, увидел, что это тупик, через дверь пронесся по госмагазину — в Корее есть такие, полки пустые, ничего нет, кроме свечек, спичек, может, бутылки растительного масла, водка «Победная». Это было так страшно — маленькая худющая фигурка, забился между скамейкой и батареей и пожирал глазурь, как дикий зверь. Тут появился пыхтящий Канг. «Ну‑ка выплюнь, маленький предатель,» сказал он. Мальчик проглотил. Канг схватил скамейку и начал бить его, и бил и бил, проломил ему череп. Оставил тело в лиловой луже, чтобы директор магазина убрал его. Это было не тяжело сделать. Был самый разгар голода.»
— Ты все это видела?
Он почувствовал движение — кивок ее головы.
— Там перестаешь чувствовать, — сказала Юн–джу. — Я не думала об этом очень долго. Столько всего случилось. Все голодные.
Он до сих пор избегал спрашивать ее про то, как она попала в Китай, боясь, что раскроются детали, которые ему не хотелось бы услышать. Но тут он спросил: «Наверное, было трудно сбежать из твоей страны?»
— У моего отца были связи; это он продал меня.
Янг–шик сел, обняв колени.
— Я согласилась, — сказала она. — Другого способа не было. Я могла бы там умереть, и семья была в отчаянии. Я говорила тебе, что у моего отца был рак.
Он кивнул подбородком на коленях.
— Отец был одним из самых главных чиновников на железной дороге — и мама тоже была, пока не умерла; она несколько раз ездила в Россию работать с коллегами в Хасане и Владивостоке. Но из‑за болезни он не мог работать еще до того, как Высший Народный Суд приговорил повесить Семерых Лакеев Империализма и его Южных Марионеток на стадионе Ким Ир Сена. Я уверена, ты слышал об этом. Нет? Нам говорили, что все мировые СМИ освещали это дело. Так случилось, что папа работал вместе с двумя предателями до казни. Было время, когда мы жили в страхе, что его тоже арестуют. Может, из‑за болезни он был вне всего этого, и спецслужбы решили, что не стоит им заниматься. Я просто рассуждаю. В любом случае, после этого для нас все стало гораздо хуже. Мама к тому времени уже умерла. У меня на работе началась какая‑то борьба. Мы чувствовали, что что‑то приближается, что меня скоро арестуют. Но папа знал кое–каких влиятельных людей, военных офицеров, партийных начальников, которые разбирали фабрики и продавали токарные станки и рабочие инструменты в Китай в качестве металлолома. Он очень болен, он все время лежит в нашей двухкомнатной квартире бледный и худой, как скелет. Я раньше сидела и массажировала ему ноги и руки в тех местах, где болело. В жилых районах света не было по восемнадцать, двадцать часов в день, и центральное отопление, с тех пор, как я себя помню, работало еле–еле, поэтому он лежал в пальто, укрытый одеялами, рот какой‑то застывший, то ли в ярости, то ли в изумлении. Он очень хороший человек, очень храбрый, сейчас его постоянно мучают боли — он никогда не спит больше сорока пяти минут. Спал. Иногда я боюсь, что он уже умер.
