Взяв молодую жену за руку, он с трудом поднялся и повел ее в своею опочивальню.
Всю ночь не утихала и свадебная пирушка. При свете свеч и факелов гостьи ели, пили, пели, пока не уснули там же, в каганском дворце, кто где примостился.
Взошло солнце. Сморенные слуги убрали загроможденные объедками столы, поставили на них чистые тарелки и бокалы, разлили из бочек в корчаги вина, пива, сыти и кумыса. Просыпались короли, князья и вельможи — и здесь же начинали похмеляться.
А каган не выходил из своей опочивальни.
Сначала никого это не обеспокоило: мол, отдыхает старик после чрезмерного веселья.
Но когда солнце, поднимаясь выше и выше, свернуло с обеда в сердца всех собравшихся закралась неясная тревога. Почему не выходит каган? Куда делась его молодая жена?
Первым кинулся к закрытым дверям Еллак. Загрохотал кулаком.
В ответ — молчание.
— Отец, открой! Никакого ответа.
Утих застольный гвалт. Прекратились разговоры. Онемел каганский дворец. Только у дверей опочивальни толпились перепуганные родственники кагана и слуги.
— Ломай двери!
Выбили двери. Толпа вкатилась в просторный покой. И все вдруг остановились, пораженные тем, что увидели.
Жуткая тишина зависла во дворце. Не стало Аттилы! Не стало того, кто на протяжении многих лет наводил ужас на целый мир! Кого все боялись и ненавидели, как бешеного пса! Кого в глаза называли «отцом гуннов» наиславнейшим и самым мудрым, а за глаза проклинали наихудшими словами и кому желали самой свирепой смерти!
Теперь он лежал неподвижно — такой маленький, плюгавый, ничтожный.
Однако его боялись и мертвого! И все со страхом смотрели на бездыханный труп.
А где же Ильдика? Где молодая жена кагана? Может, это она зарезала своего старого мужа?
Нет, всем было ясно, что Аттила умер сам. Из носа, когда он, переев и опьянев, лег на ложе лицом вверх, кровь полилась не наружу, а в горло и задушила его. А перепуганая Ильдика забилась в страхе, словно птичка, в угол и там, накрывшись ковром, проплакала и продрожала всю ночь.
Похороны состоялись на третий день.
Среди голой степи, в шелковом шатре, положили Аттилу, чтобы отдать ему последний долг. И наилучшие, самые достойные мужья гуннских родов ездили верхом вокруг этого шатра и, подняв вверх руки, выкрикивали: «О, великий король гуннов Аттила рожденный каганом Мундзуком, повелитель сильнейших племен! Ты, который с неслыханным до сих пор могуществом сам завладел скифскими и германскими царствами, который завоеванием городов наполнил большим страхом обе империи ромейского мира и, чтобы не было отдано и последнее на разграбление, принимал от них ежегодную дань! Ты, счастливо завершивши все это, скончался не от враждебной раны, не от коварства своих, а в радости и веселье, без чувства боли, когда твое племя находилось целым и невредимым на высоте славы и могущества! Кто же будет считать это кончиной, если некому отомстить за нее»?
