знойная
кровь смуглотелой
Антилии
бьётся
в прожилках
твоих висков.
Куба
дает тебе сок
тростников,
огненный
ром предлагает
Ямайка.
Гаити
кричит: «Эй-эй,
эй, мулатка!»
А
Пуэрто-Рико:
«А ну, а ну, а ну,
наддай-ка!»
Мои
вы, чёрных голов
кокосы!
Реви
ж, марака, хриплоголосо!
Антильской
улицей раскалённой
—
ритмы
pyмбы,
ритмы кандомбе
и самбы —
идёт
Тембандумба
из Кимбамбы.
КРЕСТЬЯНКА
Ах,
как скоро уехала
крестьянка,
та,
что в город
вчера приезжала
за
покупками и
всполошила
всех
мужчин городских
своим платьем
из
пронзительно
цветастого
ситца,
растревожила
их своим смехом,
что
струился, как
ручей по поляне.
Ах,
как скоро уехала
крестьянка,
у
которой глаза
— луг бескрайний,
где
телёнком пасется
невинность,
у
которой шалфеем
пахнут кудри
и
тело источает
ароматы
свежих
овощей и стойла.
И,
наверно, уже
домой вернулась
и
в кругу семьи
в час вечерний,
вызывая
страх и изумленье,
рассказывает
жуткие вещи
про
город, в котором
побывала.
Солнце
домашней собачонкой
волосы
ей лижет; за
окошком
горы
синие по горизонту
тянутся,
мешаясь с облаками.
Со
спокойствием
Горациевым
вещи,
сморенные
полуденным
зноем,
дремлют
в своих привычных
позах
под
шаги минут
неторопливых.
И
она вся пропитана
покоем
молчаливой
ласковости
близких,
тем
наивным, простодушным
тем покоем,
что
впитался ароматом
трав сушеных
в
повседневные
её заботы.
О,
покой старинной
площади в полдень,
солнечных
часов и чулана,
кротких
улочек деревенских,
где
разгуливают
только куры
и
порою пронизывает
воздух
тонкой
сонливой струйкой
свистулька
точильщика,
который
давно
уже ничего не
точит.
О,
покой! Моя душа
в это время
не
спеша бредёт
по деревенским
кротким
улочкам и закоулкам
в
альпаргатах
и простой рубахе.
ЭЛЕГИЯ О
ГЕРЦОГЕ МАРМЕЛАДНОМ
Мой
стройный, мой
ненаглядный,
мой Мармеладный
герцог.
Где
же твои кайманы
в дальнем селенье
Понго?
Где
голубые тени
раскидистых
баобабов?
Где
дюжина твоих
жён, пахнущих
лесом и
топью?
Тебе
уже не отведать
молодого слоновьего
мяса,
не
будет искать
шимпанзе в
твоих волосах
насекомых,
а
глазам твоим
ласковым больше
не
выслеживать
женственных
жирафов
среди
тишины саванн,
раскалённых
полуденным
зноем.
Навсегда
миновали ночи
с гривами костров
во
мраке,
с
вечной сопливой
дробью тамбуринов,
как со
стуком капель.
Погружаясь
в теплую типу
тех ночей, ты
достиг бы
пределов,
где
навсегда поселился
твой воинственный
прадед.
А
теперь во французском
камзоле, украшенном
галунами,
ты
проходишь,
словно придворный,
обсахаренный
вниманьем.
Но,
досадуя, твои
ноги кричат
из герцогских
