Обнаженные ритмы | страница 31



знойная кровь смуглотелой Антилии

бьётся в прожилках твоих висков.

Куба дает тебе сок тростников,

огненный ром предлагает Ямайка.

Гаити кричит: «Эй-эй, эй, мулатка!»

А Пуэрто-Рико: «А ну, а ну, а ну,

наддай-ка!»


Мои вы, чёрных голов кокосы!

Реви ж, марака, хриплоголосо!

Антильской улицей раскалённой —

ритмы pyмбы, ритмы кандомбе и самбы —

идёт Тембандумба из Кимбамбы.




КРЕСТЬЯНКА


Ах, как скоро уехала крестьянка,

та, что в город вчера приезжала

за покупками и всполошила

всех мужчин городских своим платьем

из пронзительно цветастого ситца,

растревожила их своим смехом,

что струился, как ручей по поляне.


Ах, как скоро уехала крестьянка,

у которой глаза — луг бескрайний,

где телёнком пасется невинность,

у которой шалфеем пахнут кудри

и тело источает ароматы

свежих овощей и стойла.


И, наверно, уже домой вернулась

и в кругу семьи в час вечерний,

вызывая страх и изумленье,

рассказывает жуткие вещи

про город, в котором побывала.


Солнце домашней собачонкой

волосы ей лижет; за окошком

горы синие по горизонту

тянутся, мешаясь с облаками.


Со спокойствием Горациевым вещи,

сморенные полуденным зноем,

дремлют в своих привычных позах

под шаги минут неторопливых.


И она вся пропитана покоем

молчаливой ласковости близких,

тем наивным, простодушным тем покоем,

что впитался ароматом трав сушеных

в повседневные её заботы.


О, покой старинной площади в полдень,

солнечных часов и чулана,

кротких улочек деревенских,

где разгуливают только куры

и порою пронизывает воздух

тонкой сонливой струйкой

свистулька точильщика, который

давно уже ничего не точит.


О, покой! Моя душа в это время

не спеша бредёт по деревенским

кротким улочкам и закоулкам

в альпаргатах и простой рубахе.




ЭЛЕГИЯ О ГЕРЦОГЕ МАРМЕЛАДНОМ


Мой стройный, мой ненаглядный,

мой Мармеладный герцог.

Где же твои кайманы в дальнем селенье Понго?

Где голубые тени раскидистых баобабов?

Где дюжина твоих жён, пахнущих лесом и

топью?


Тебе уже не отведать молодого слоновьего мяса,

не будет искать шимпанзе в твоих волосах

насекомых,

а глазам твоим ласковым больше не

выслеживать женственных жирафов

среди тишины саванн, раскалённых полуденным

зноем.


Навсегда миновали ночи с гривами костров во

мраке,

с вечной сопливой дробью тамбуринов, как со

стуком капель.


Погружаясь в теплую типу тех ночей, ты

достиг бы пределов,

где навсегда поселился твой воинственный

прадед.


А теперь во французском камзоле, украшенном

галунами,

ты проходишь, словно придворный,

обсахаренный вниманьем.

Но, досадуя, твои ноги кричат из герцогских