Скажи,
ты любил хоть
раз?
О,
когда любишь
ты, твоё тело
становится
диким!
Скажи,
ты кричал хоть
раз?
О,
когда ты кричишь,
твой голос
становится
диким!
Признайся,
ты жил хоть
раз?
О,
когда ты живешь,
твой народ
называют
диким!
Всё
из-за кожи твоей?
Из-за
цвета кожи
твоей?
В
чём причина
твоих несчастий?
Только
в том, что тебя
по
законам расовых
предрассудков
эксплуатируют.
Мой
чернокожий
брат,
пусть
твои барабаны
чуть-чуть отдохнут.
А
ты разгляди
и
расслышь
там,
среди рабского
страха,
в
Скоттсборо,
в Скоттсборо,
в Скоттсборо
тоску
человека,
гнев
человека,
боль
и желания человека,
человека
без племени.
Мой
чернокожий
брат,
настрой
бонго на траурный
лад!
Мы
только чернокожие?
И
всё? Мы только
песни?
И
всё? Мы только
румба, мы похоть,
мы
толпа?
И
всё? Мы только
гримаса и цвет,
гримаса
и цвет?..
Нет,
ты послушай,
погляди
— и увидишь
в
Скоттсборо,
в Скоттсборо,
в Скоттсборо,
как
под одеждою
чёрной кожи
люди
истекают кровью.
Мой
чернокожий
брат,
брат
скорей по тоске,
чем по цвету
кожи!
Негр
Гаити,
негр
Ямайки,
негр
Нью-Йорка,
негр
Гаваны,
боль,
с чёрных витрин
продающаяся
на
экспорт,
свой
человеческий
голос возвысь,
наполненный
мятежной тоской,
и
чуть-чуть приглуши
барабаны!
Хосе Мануэль
Поведа
КРИК ПРЕДКОВ
Панику
рождает
древняя
тахона,
тишину
тиранит
топот
исступлённый.
Пагубные
чары налетают
шквалом,
барабан,
взрываясь,
повторяет снова
в
крике неумолчном,
в моноритме
шалом
яростное
слово.
И
не слово даже,
а
обрывок бранный,—
древнее
кощунство,
выкрик
полупьяный.
Крик
далеких предков
— злое
наважденье,—
временем
рождённый,
вовремя умрет
он,
месса
из проклятий,
хохот до икоты,
до
изнеможенья.
Древняя
тахона
тьму
дробит с налёту
рёвом
исступлённым
из
десятков глоток.
Эта
песня мрака,
эта боль земная,
этот
зов далёкий
клонит нас все
ниже,
треплет
нас, швыряет,
наземь повергая,
к
тайнам древним
ближе.
С
бешеною страстью,
темной,
непонятной,
жгучей и напрасной,
гонит
нас, швыряет,
наземь повергая,
пьяный
от злорадства,
голый
вой земной,
древнее
кощунство,
выкрик
озорной.
Хосе Родригес
Мендес
ПОЭМА О САХАРНОМ
ЗАВОДЕ
1
Нас
били плетью,
нас
держали в страхе,
чтоб
стали мы покорней
стреноженных
коней,
покорнее
волов,
чтоб
жили мы покорно
и
подыхали в
страхе,
как
на бойне скот.
А
чтобы нас утешить,
нам
говорили часто,
что
есть на небе
бог.
Но
бог был так
далеко,
и
мы к его престолу
шагали
под конвоем
карающих
хлыстов.
О,
как мы тосковали
по кокосам
наших джунглей,
по
чистой лозе
чёток
в
руках далёкой
пальмы.
2
Всю
жизнь, десятки
лет —
пятнадцать,
тридцать,
сорок
—
мы
засеваем землю
для других,
