Влечение к жене ослабло, но иногда, представляя ее с другими мужчинами, оно вспыхивало вновь, раздуваемое инстинктом обладания женщиной. В отличие от проституток, Наргиза ничего не позволяла Гаджи, хотя в его понимании только этим от них и отличалась. Обида и сперма не могли копиться бесконечно. Его доброе сердце не было резиновым. Хотелось противовеса пагубной независимости жены. Друзья по профсоюзу рассказывали о своих «победах» над русскими женщинами – как в складчину, так и без денег, по обоюдному желанию. Тогда Гаджи тоже попробовал это. Купить любовь даже на час стоило немалых средств, но раз в месяц на троих это было посильно. Приходилось делить час по двадцать минут и терпеливо дожидаться своей очереди. Работать одновременно со всеми девушки не соглашались даже за надбавку. Минуты триумфа стоили и денег, и ожидания. Становилось легче. Но стать бесплатным любовником у него никак не получалось. То был высший пилотаж, удел ребят постарше. Они обладали женщинами ближе к сорока, которые достигали к этой поре гармонии сексуального расцвета и голода, так как уже не были обременены вниманием своих мужей, как правило, лет на десять, а то и пятнадцать старше и в связи с этим стремящихся к компенсации своего очевидного старения романами с совсем молодыми особами. Девушки, почти вчерашние школьницы, опустошали не только кошельки, но и скудное содержимое яичек, потертых годами ношения семейных трусов, что не оставляло никаких шансов на выполнение постельных обязательств внутри семьи и самым естественным образом открывало женам дорогу к реализации своих свободных фантазий с приезжими горноазиатскими парнями. К слову сказать, русские женщины всегда были в меру щедры со своими жеребцами и одаривали их не только любовью, но и разными блестящими предметами: кусачками для ногтей, брелками, зажигалками, а также достаточным количеством монет для обеда в «Макдональдсе» по воскресным и праздничным дням. Вместе ни кафе, ни ресторанов они не посещали: только съемные для нужды квартиры, плату за которые многие подруги делили между собой, как, впрочем, и любовников. Последнее делалось исключительно для собственной безопасности. Известный многим, хорошо сцеженный самец не принесет никакой заразы в семью, да и не станет реализовывать преступные замыслы, даже если вдруг имеет таковые, по отношению к женщинам. Публичность – противоядие порока.
Автобусный парк располагался на окраине жилого массива, который заполнялся новыми москвичами из числа селян и жителей отдаленных сибирский городков. Эти люди, добывая Родине из глубин промерзлой земли газ и нефть, внезапно разбогатели и в спешном порядке приобретали своим детям столичную жилплощадь как для высоко культурной жизни, так и для получения престижного образования в лучших, как они полагали, школах страны. Как правило, срывались с доходных мест не всей семьей, а жены с детьми или бабушки с внуками. Расстаться с золотой жилой в одночасье не выходило, уж больно крепка была хватка денег и потребность в них. Мужчина-добытчик продолжал согреваться водкой в трудных природных условиях и не очень представлял себе другого рода занятий на новой обетованной земле. Природная тяга к прекрасному и лучшей жизни разъединяла семьи. Смешно, не в своей тарелке смотрелись и женщины, и приезжие школьники. Маска ошарашенности не покидала их лица даже во сне. Новый мир диктовал им свои правила игры, жизнь по которым казалась странной, необычной и одновременно необыкновенной.
