Спаргапа плелся позади всех. Слезы, струясь по измученному лицу, скапливались в уголке перекошенного рта и стекали на голый подбородок.
Сколько помнил себя Спаргапа, он видел, чувствовал рядом отца. Думалось, так будет вечно. Но отца уже нет. Не вернется старик, не погонит к табуну темной ночью, не потреплет за ухо.
Горькая нелепость. Все равно, что с вечера лечь здоровым и целым, а утром проснуться вовсе без рук, будто никогда не имел их. Или скакать по пустыне с водой для умирающих от жажды детей и, добравшись до места, обнаружить, что бурдюк пуст…
Он взошел на вершину кургана, где молился вчера старый вождь.
Невдалеке, на берегу узкого озера, образовавшегося из старицы, пестрели, выстроившись в ряд, полосатые шатры и крытые повозки кочевого стана. Виднелась глинобитная стена загона. Луговина между палатками и подступавшими из пустыни барханами была забита людьми, как стоящий поблизости загон — голодными овцами. Овец в суматохе забыли выгнать на пастбище.
Крики, стоны, плач. Эх, отец! Спаргапа судорожно вздохнул.
…На ветке ядовитой триходесмы задергала хвостом трясогузка. Глаза у юнца прояснились. Слезы испарились чуть ли не в одно мгновение. В лощине, тянувшейся из дюн и огибавшей подножье кургана, мелькнуло красное пятно.
Райада!
Он сбежал по склону с такой стремительностью, что едва не перескочил, как антилопа, рытвину поверху.
Райада, казалось, не замечала Спаргапы.
Откинув голову назад, выпятив грудь далеко вперед, слегка повиливая плечами, игриво покачиваясь, помахивая прутиком, она будто торопилась куда-то и ступала быстро-быстро, ставя пятки близко, а носки — широко врозь. На плотном песке, устилавшем овражек, четко отпечатывались следы босых девичьих ножек.
— Стой! — крикнул запыхавшийся Спаргапа.
Она с готовностью — видно, ждала, когда он крикнет, — остановилась, посмотрела насмешливо:
— Вах! Это ты, храбрый охотник? Много фазанов настрелял, меткач?..
Спаргапа смутился. Когда и от кого она успела узнать?.. Он пробормотал:
— Не до фазанов было.
— А как же! Конечно! Еще бы! Страшно в чангале. От костра, видать, не отходил?
Спаргапа чуть не расплакался:
— И когда ты перестанешь надо мной смеяться?
— Когда станешь мужчиной, — с улыбкой подзадорила его Райада.
Спаргапа вспыхнул, как факел:
— А кто я, по-твоему: дитя грудное?
У юнца пересохло во рту.
Он жадно охватил девушку потемневшими глазами. Всю — от острой шапочки и блестящих, вымытых кислым молоком, распущенных волос, приподнятых у висков бровей, чуточку раскосых глаз, короткого, немного вздернутого носа, в меру крупного рта со смуглыми губами — до ловких ног. Вобрал в сердце всю Райаду — с ее длинным, до пят, облегающим платьем без рукавов и с широким круглым вырезом вокруг шеи, с ниткой коралловых бус, медными браслетами на запястьях и медной гривной на груди и и твердо сказал:
