СОН ДЕДА ДОРИКЭ: И было так, птицелов, будто я снова стал молодой, как в ту пору, когда это действительно было, и будто проснулся я под утро, вернее, разбудил меня отец (да будет ему земля пухом!): «Мэй, Дорикэ, вставай, какого черта валяешься, проспишь все на свете, вон уже и солнце взошло». Я открыл глаза — какое там солнце, звезд полно в небе, но уже тянуло предутренним холодком. Я поднялся, надел брюки, пошел умываться. Зачерпнул кружкой воды, полил на лицо и грудь и разом проснулся. Отец крикнул из глубины двора, чтобы я выводил лошадей. Я пошел на конюшню, и вывел их, и насыпал корма в торбу. А моя мать (да успокоится она с миром!) укладывала еду в десагу[14], чтобы мы ее взяли с собой в поле.
И будто стояла пора жатвы, мэй, птицелов. Мать подала нам десагу. Я запряг лошадей в телегу. Отец сказал: «Ну, Гидрон! Ну, Тарзан!» Я побежал к воротам, открыл их, а потом залез в телегу. Мать мы не брали в поле. Нам и вдвоем с отцом негде было развернуться. Мы всегда кончали жать первыми в селе. На земельном наделе в два погона[15], только-то у нас и было, и двум мужикам делать нечего. Закончив с уборкой своего урожая, мы с отцом нанимались поденщиками к кому придется, подрабатывали и так сводили концы с концами. Про что я говорил, птицелов? А… Приехали мы на наше поле, вылезли из телеги. В небе проснулись жаворонки. Потом взошло солнце. Мы жали.
И как наяву вижу я, мэй, птицелов, надел соседей Попеску, земля их рядом с нашей была. Подоспели и они на жатву со всем семейством. Человек пять их было — старик со старухой, два парня, мои одногодки, да младшенькая их, ее ты знаешь, жена она теперь тебе — Катрина. Сказали соседи нам «бог в помощь!» и замахали серпами. Только старик, ня Костаке, немного поотстал, снопы он вязал за теми за четверыми, которые жали. Когда пригрели солнечные лучи, я разогнулся, отер пот со лба. Потом поглядел вокруг и будто впервые увидел Катрину. Мэй, птицелов, не увидел, а так и застыл посреди поля. Батюшка мой заметил, что я не гнусь больше над пшеницей, вспылил:
— Мэй, Дорикэ, что с тобой? Что никак за работу-то не примешься? Ленью заболел или дурью маешься? До обеда далеко, что ты пялишься на солнце?
Прав был тата, когда говорил, что на солнце заглядываюсь. Такой красивой была Катрина. Не знаю, уж как случилось: в ту минуту, когда меня заколотило, словно в ознобе, и я глаз оторвать не мог от девушки, и она разогнулась и долго глядела на меня. Так мы и смотрели не отрываясь друг на дружку, будто впервые увиделись, пока один из братьев не хлопнул сестру по плечу:
