Дикая кошка - Николае Виеру

«Большой удачей Николае Виеру мне представляется повесть «Дикая кошка», которую я назвал бы микророманом, — в ней действует много персонажей, повествование охватывает большие временные периоды, оно значительно по проблематике и, наконец, в ней присутствует писательское видение жизни народа на протяжении целого этапа общественных преобразований… Наделенный серьезным пониманием жизни, молодой писатель не только умеет передать механизм человеческого поведения, он умеет изобразить окружающий мир и людей в их тесном взаимопроникновении, понимая непреходящую ценность преемственности поколений, продолжения традиций добра, человечности, прогресса, прекрасного».

Владимир БЕШЛЯГЭ

Дед Дорикэ, шедший вразвалку, остановился, раскурил трубку, попыхивая неторопливо и втягивая табачный дым глубоко в легкие. Там, внутри, в стариковских легких, хрипело, присвистывало, видать, разладилась какая-то хреновина, а вот какая, дед не знал, да и откуда ему знать, раз учился он в начальной школе, да и ту бросил. Вернее, учитель Продан его выгнал. Он частенько сбегал с уроков, и потому не под силу ему было затвердить спряжение французских глаголов. Человек незлобивый, учитель Продан в конце концов не стерпел великого его равнодушия к грамоте, вышел из себя я прогнал нерадивого ученика взашей.

— Мэй, Тудорикэ, мэй, — попенял он ему на прощание. — Ты темен как ночь.

— Воля ваша, но у меня язык не ворочается по-французски, и все тут. Думаете, я не учу? Учу-у-у! А толку ничуть.

— А что ты намерен делать дальше, Тудорикэ?

— Не знаю, — ответил ученик безмятежно, да и впрямь, откуда ему было знать? — Тата решит, — добавил Тудорикэ, нахлобучил шапку — только его и видели.

Вернее, совсем не видели в школе, да и в деревне тоже, потому что он заделался чабаном.

Дед Дорикэ докурил, жадно затягиваясь и шумно выпуская дым, потом подпоясался потуже широким поясом, который много лет назад связала ему из красной шерсти мэтуша[1] Катица, и, улыбнувшись какой-то своей мысли, заковылял в центр деревни, где находилось правление колхоза. Был у деда Дорикэ свой расчет — придет он туда и скажет: «Бросаю я работу, товарищ председатель Урсаки, старый я человек, на покой пора, пенсионером хочу заделаться, товарищ председатель Урсаки». А председатель колхоза, сердитый страсть, глянет на него, на деда Лорикэ, сверкающими глазищами, усовестить вздумает хрипловатым голосом: «Ты брось мне эти штучки, товарищ Дорикэ, у меня дел по горло, некогда с тобой валандаться, у тебя то одно, то другое на уме, на пенсию уходишь — уходи на здоровье и не вздумай заявиться через неделю обратно на работу проситься, не возьму я тебя — и баста».