После первой затяжки он спросил ее:
— Ты не видела Михая, моего сына, он вроде пришел и ушел, а?
Иоана пожала плечами. Она была красивая, небывало красивая и свежая, будто росная трава. А глаза, бездонные, как два колодца, рассеянно глядели куда-то вдаль. И это не понравилось деду Дорикэ.
— Что с тобой, девонька? — спросил он, попыхивая трубкой. — Глядишь на людей такими глазами, будто и не тут ты, не на земле, а там… — и дед Дорикэ ткнул пальцем в светлое небо и рассмеялся старческим смехом, скоро перешедшим в кашель Иоана молчала. Чуть позже она вдруг встрепенулась и одарила деда Дорикэ такой ослепительной улыбкой, какой улыбаются девушки парням, вернее, одному-единственному.
— Что ты, дочка? — испугался не на шутку дед Дорикэ, забыв, что уже спрашивал один раз.
— Дед Дорикэ, я думаю, так, иногда, зачем человеку дана жизнь?
Дед Дорикэ, делая глубокую затяжку и выпуская дым, услышал хрип внутри, в легких, и опустил голову.
— Кто ж его знает, девонька? Жизнь — чтобы жить.
— Я и сама понимаю, но как жить? Человек, пока молод, думает, он сильный, он все может, а смерть придет, он о многом жалеет, да разве в силах исправить?
Что это с дочкой птицелова?
Овцы вышли из речки и, позванивая колокольцами, принялись пастись, пощипывая пожухлую траву и уткнувшись в нее мягкими влажными мордочками.
Дед Дорикэ кликнул пса, потом достал из-за пояса флуер и заиграл, будто был один, будто и не было рядом Иоаны, дочки Добрина-птицелова.
Светило полуденное солнце. Жара еще не спала, но уже потянуло прохладой с поймы Прута. Дуная не было видно, но доносились тяжелые перекаты и слышно было, как бились его мутные воды о берега и рыбацкие лодки.
Иоана вдруг стряхнула дремоту и порывисто обернулась к деду Дорикэ, взглянув на него. Потом включила на полную мощность транзистор. Дед Дорикэ отнял флуер от губ и сунул его за пояс.
— Ну я пошла, дед Дорикэ, — сказала девушка, вставая с земли. — Я слушала, как ты играешь на флуере, и думала — все проще: в жизни Михая есть одна досадная ошибка, а может, и много их, ошибок.
Дед Дорикэ удивленно таращил глаза на дочку птицелова, не понимая ничего, а она уже удалялась, как всегда томительно покачивая бедрами. И вдруг он поймал себя на мысли, которая уже не раз приходила ему в голову. «Эхма, почему мне не…»
Дед Дорикэ не закончил фразы, не уточнил, сколько молодых лег хотел бы заиметь, чтобы ради него томительно покачивала бедрами Иоана…
Долго дед Дорикэ не спускал глаз с удаляющейся девушки, пока фигура ее не исчезла совсем, не превратилась в маленькую, чернеющую где-то у самого горизонта точку. И только тогда он подозвал пса, улегся на траву и заснул.
