— Не обижайся, ротный, хочу попробовать другого хлеба. А штаб батальона — та же передовая. Вместе будем, когда начнется наступление.
— Слишком горьким он будет для тебя, этот новый хлеб. Но я тебя уже больше не держу. Отпускаю, только с условием — помни, из какой ты роты! Третья для тебя всегда родным домом будет. Если не понравится в штабе, возвращайся.
Когда роте Неладина было приказано первой высадиться на западном берегу Одера, в районе Зееловских укреплений, Шорников попросил комбата послать его тоже — представителем от штаба.
— Лишний орден хочешь заработать? — спросил комбат.
— Да.
— Не шути. Боишься за друга? Лихо ему там будет.
Если бы следом за ротой капитана Неладина удалось переправиться другим подразделениям, был бы сейчас Неладин Героем Советского Союза и, может быть, командовал дивизией или корпусом, ждал генеральского звания. Но вот сидит человек в коляске, не сумел, как Мересьев, стать на протезы. Слезы на глазах еще не высохли — больше всех рад этой встрече. И он действительно счастлив: считали погибшим, а живет!
— Слава гвардейцам-сталинградцам!
И на Волге в ту зиму вот так же кричали. Когда зажали гитлеровские дивизии в кольцо. Подошел Огульчанский:
— Что вы уединились, друзья? Прошу к столу.
Они подкатили коляску туда, где сидел Морозов.
— Давайте выпьем за тех ребят, которые лежат под Сталинградом и на Зееловских высотах, — предложил Шорников.
Когда выпили, Огульчанский заметил:
— Между прочим, у нас сейчас о мертвых говорят больше, чем о живых.
— Они для нас не мертвые! — опустил на стол свой единственный кулак Морозов. — Они для нас больше, чем живые!
Шорников попытался отвести его в сторону.
— Зачем? Я же не пьян. Как он может судить так о том, что для нас свято?
Огульчанский стал его уговаривать:
— Тихо, тихо. Вы неправильно меня поняли, товарищ майор. Для меня фронтовое братство тоже превыше всего. Я ведь не обделен славой. Мне доверили…
— Всем нам многое доверили. Но наши павшие друзья — это наши незаживаемые раны! Их нельзя грубо трогать! Нельзя!
— Ребята, да перестаньте, — уговаривал их Неладин. — У нас сегодня такой день!
— А мы и не скандалим, — ответил Огульчанский. — Просто у Морозова еще осталась фронтовая привычка. А между прочим, я его люблю! Честное слово! — Огульчанский обнял и поцеловал Морозова. И Шорникова тоже. — Помнишь, как в белорусской хате ночевали? И немцы через стенку. Как мы их тогда…
— Коля, достаточно, пойдем домой! — сказал Морозов.
