Есаул наклонился, содрал колпак. Серое лицо Овчинникова было неподвижно, глаза закрыты.
— Психологически он мертв, а воскреснув, лгать не сможет, слишком велико потрясение, — сказал Мещеряков и с размаху ударил Овчинникова в бок носком сапога.
Овчинников застонал, медленно открыл затуманенные глаза.
Есаул ухмыльнулся:
— Думали, все кончено?.. Только начинается! Встать!
Овчинников с трудом сел на землю и, сжав зубы, мучительно поднялся на ноги. Дальнейшее произошло неожиданно и мгновенно.
Овчинников, наклонив вперед голову, прыгнул на Мещерякова, пес с рычанием кинулся на Овчинникова, есаул скомандовал собаке: «Шериф, назад!», уклонился от нападающего, ударил его ногой в солнечное сплетение, и Овчинников, скрючившись, по-рыбьи хватая ртом воздух, ткнулся лицом в землю.
Офицеры снова выстроились в шеренгу. Овчинников медленно встал на ноги.
— Готовьсь! — приказал Мещеряков.
Опять шесть темных отверстий целили в лоб смертнику.
— Я выполню вашу просьбу, дам умереть с открытым лицом, — сказал ему Мещеряков. — За-а-алпом!..
Он поднял руку для последней команды и сделал паузу.
— Стреляйте, бараны! — с ненавистью прохрипел Овчинников. — Вам все равно, кого убивать! Еще будете друг другу ямы рыть! Учитесь умирать у столбового дворянина, холуи! Огонь!
Офицеры с карабинами у плеча стояли, словно истуканы. Замер с поднятой для команды рукой есаул. В наступившей на миг тишине стало слышно, как облетавшие с деревьев листья, шурша, медленно ложились на землю.
Внезапно Мещеряков вздрогнул: Овчинников запел. Запел, шатаясь от слабости, исступленно и яростно:
Боже, царя храни!
Сильный, державный,
Царствуй на славу.
На славу нам!..
На бесстрастных лицах офицеров проступило изумление, сменившееся растерянностью.
…Царствуй на страх врагам,
Царь православный!..
На изможденном, странно просветлевшем лице Овчинникова неистовой верой сияли пронзительные синие глаза фанатика.
— Отставить… — тихо сказал есаул и медленно опустил руку.
Овчинников замолчал. Его качало от слабости, и он боком бессильно привалился к сосне.
Мещеряков тяжело вздохнул и тихо грустно сказал:
— Простите, господин Овчинников, за гнусный спектакль… Простите ради святого дела, которому мы оба служим…
Он развязал ему руки, и Овчинников, теряя сознание, сполз по стволу дерева на землю.
В окна горницы сочился серый рассвет. За столом с остатками завтрака сидели друг против друга Мещеряков и Овчинников, оба с иссиня-черными подглазьями и изжеванными бессонницей лицами. У ног есаула дремал Шериф. На Овчинникове была прежняя форма красного командира.
