Горели свечи на трюмо в гримуборной. Шумела за окном непогода. Овчинников наблюдал, как Алмазов, стоя на коленях, с «театральным» подвыванием взывал к Нине:
— Любовь бывает только одна! Жизнь без вас лишена для меня смысла! Прощайте!
Нина кинулась к Алмазову:
— Сейчас же перестаньте! Что за глупая шутка!
Но Алмазов уже приставил к виску согнутый указательный палец правой руки, сказал: «Вам!» и повалился к ногам Нины. Потом он попытался встать, но схватился за поясницу, застонал:
— Радикулит проклятый!
Нина и Овчинников помогли ему подняться.
— Сможете? — спросил Алмазов.
— Попытаюсь, — скромно ответил Овчинников.
Он опустился на колени перед Ниной и, старательно, пытаясь копировать Алмазова, произнес:
— Любовь бывает только одна! Жизнь без вас лишена для меня смысла!
— Моцарта вы играете лучше, — поморщилась Нина.
— Сойдет, — великодушно объявил Алмазов.
На стене канцелярии залился телефон. Начальник тюрьмы взял трубку.
— Важин… Не беспокойтесь, товарищ Камчатов, всех осмотрим. Если здесь он — найдем! — Он повесил трубку и с ухмылкой сказал Овчинникову: — Вынь да по-ложь ему Овчинникова.
Овчинников вышел из гостиницы на темную улицу, остановился у края тротуара. Подкатила пролетка.
Размышляя о чем-то, Овчинников машинально достал папиросу, трижды стукнул мундштуком о крышку портсигара.
Извозчик внимательно наблюдал за его действиями.
Овчинников задумчиво сунул папиросу в рот, но тут же, глухо чертыхнувшись, с отвращением швырнул ее в лужу.
— Не жаль добра? — негромко спросил извозчик и оглянулся.
— Курить никак не брошу, — тихо пожаловался Овчинников.
Извозчик глазами указал ему место позади себя, и Овчинников решительно уселся в пролетку.
Внезапно над их головами зажглись два электрических фонаря, осветивших облезлую вывеску: «Отель и ресторан «Версаль».
— Выходит, товарищи не только рушить умеют, похоже — и чинить обучились!.. — удивленно произнес извозчик и хлестнул лошадь.
…Извозчик остановил пролетку у поворота лесной дороги. Кивком головы указал на крестьянскую телегу, стоящую у разбитого молнией дерева.
Овчинников пересел в телегу. Возница — остроносый мещеряковский связник — завязал ему глаза полотенцем, и телега со скрипом тронулась по лесной дороге.
В горнице, у стола, выхваченные из мрака светом керосиновой лампы, сидели Мещеряков и Кадыров. У ног Мещерякова лежал Шериф. Внезапно в ночи гулко заухал филин. Уши овчарки встали торчком.
— «Кричит сова, предвестница несчастья, кому-то вечный сон суля…» — мрачно продекламировал есаул.
