Пашка выстрелил, офицер повалился на круп.
Пашка вцепился в повод офицерского коня, вскочил в седло и кинулся вслед уходившему.
— Сдавайся, всё равно не уйдешь! — хрипел он.
Офицер гнулся к гриве, а Пашка, поддерживая его то справа, то слева, направлялся на КП армии и кричал:
— Разойдись, дорогу дайте! Не трожь, ребята, это для комфронта подарок!
Степь перед Доном была заполнена столпившимися до горизонта разрозненными войсками белых и окруживших их буденновцев.
Сталин с бледным лицом, молча смотрел на улыбающегося командующего фронтом Егорова. Тот лежал на носилках, и два санитара пытались остановить у него сильное кровотечение.
— Понимаете, — с трудом говорил Егоров, — пуля — дура, задела. Повел я шестую, да, видать, рано. Ударили из пулеметов…
— Вас сейчас доставят на поезд РВС и сразу в госпиталь… — сказал Сталин.
Егорова положили на тачанку. Он повернул голову к Буденному.
— Товарищ Буденный, снимите седло с убитой лошади и положите со мной. Седло свое я всегда берегу…
Пашка направил пленного офицера прямо к тачанке, на которой лежал Егоров.
— Вот, — сказал он. — Вам. За патроны.
Офицер сбросил с себя бурку. Под ней блеснули полковничьи погоны.
Пашка слез с коня и протянул повод Егорову:
— И это ваше!
— А твой? — спросил Егоров.
— Убили, — хмуро ответил Пашка.
— Тогда возьми себе. Хорошая лошадь!
Пашка молча прыгнул в инкрустированное серебром офицерское седло и, развернув коня;‘умчался в бон.
У разбитой санитарной линейки Буденный нашел Надю. Она сидела и плакала.
— Ты что, Надюша? — встревожился Буденный.
— Машинку разбило взрывом…
— Машинку достанем, — успокоил ее командарм. — Ладно, что сама жива осталась.
Он с трудом слез с коня, опустился на линейку и стянул окровавленный сапог.
— Ты вот что… Перевяжи меня. И вот еще, — он показал опухшую руку. — Это картечью… Только быстро и чтоб никто не знал!
Надй ахнула, побледнела.
— Знаю, ты у меня заговоренный, — сказала она. — Тебя пуля не берет. — И пошла за бинтами.
В стороне сидел Дундич около убитого коня. Семь порубленных офицеров валялись вокруг места его последней схватки. Он сидел, раненый, измученный, но голубые глаза его светились торжеством победы. Он был без шапки, и ветер шевелил его волосы.
— Что это у вас? — спросил его Филька.
Дундич держал в руке эфес обломившейся шашки.
— Об кого-то сломал, — ответил тот равнодушно. — Тут такое творилось, как жив остался…
— Пропустили мы их за Дон, — огорченно сказал Филька.
— Где ж такую силу сдержать, — устало ответил Дундич. — Их раз в десять больше…
