Всадник обернулся к взводу.
— Повод, — скомандовал он негромко. Казаки перешли на рысь.
— К бою готовсь! — пропел взводный. Казаки бросились в атаку.
И не успели изумленные пехотинцы опомниться, как казаки прошли сквозь их ряды, на головах пехотинцев оказались кубанки и папахи, а синие со звездами буденовки красовались на головах величественно удаляющихся всадников.
Ряды пехоты смешались. Только молоденький «гусар» стоял на прежнем месте и высокомерно смотрел на казаков.
— Добром сменялись? — спросил взводного задыхающийся от смеха Маслак.
— А как же… — ответил тот и, обернувшись, крикнул: — Пешка, не зевай! Пешка, пошла блох давить!
— Лихие ребята! — сказал «гусару» Сурков, разглядывая доставшуюся ему кубанку.
Во дворе казаки эскадрона Баулина расседлывали коней, и тут пришел Пашка.
— Наше вам, — сказал он Баулину, парившему ноги на крыльце. — Наше вам, — сказал он казакам. — Я леченье закончил. Больше нам ни к чему.
К ногам его присохли черные от крови бинты. Концы их волочились по земле. Он был в галошах на босу ногу.
Пашка подошел к коновязи. Конь его вытянул длинную шею и жалобно заржал. На спине его сукровица загибалась кружевом между полосами рваного мяса.
Пашка застыл, во дворе стало тихо.
— Знатьця, так, — сказал он едва слышно.
Казаки молчали.
Тогда очкарик выступил вперед.
— Помиримся, Паша, — сказал он. — Я рад, что конь идет к тебе. Мне все равно с ним не справиться.
— Еще пасхи нет, чтоб мириться, — сказал взводный.
Он закручивал папироску. Шаровары его были распущены, рубаха расстегнута на медной груди.
— Похристосуйся с ним, Паша, — пробормотал Бизюков. — Ему желательно с тобой христосоваться.
Пашка стоял как вкопанный. Конь, сильно и свободно дыша, тянул к нему морду.
— Знатьця, так, — повторил казак, резко повернулся и в упор посмотрел на очкарика — Я не стану с тобой мириться.
Шаркая галошами, он пошел по выжженной дороге со двора. Бинты его волочились по земле, заметая пыль. Конь пошел за ним, как собака.
— Ты меня врагом наделил, — сказал очкарик Баулину. — А почему я тут виноват?
Эскадронный поднял голову. Клочья юношеских соломенных волос налипли ему на лоб.
— Я тебя вижу, — сказал он. — Я тебя всего вижу… Ты без врагов жить норовишь… Ты к этому все ладишь — без врагов…
— Похристосуйся с ним, — пробормотал Бизюков.
Баулин задергал щекой.
— Ты знаешь, что это получается? — сказал он, не управляясь с дыханием. — Это скука получается…
Очкарик отошел к казакам.
Но те, занятые своим делом, не замечали его.
