— Другая, а не новая… В этой — доказательство того, что Таганрог — геометрическая столица мира. Это не сумасшествие, как ты уже готов подумать, а строгое обоснование. Есть дисциплина — топология. Не слышал?
— Нет.
— Так слушай же, бычок-песочник!
— Постой! Скажи мне, а что тебе давала мама?
— Когда?
— Тогда, в детстве.
— Давай еще по кружке?
— Нет, мне хватит.
Мы в пивной «Клио», что рядом с таганрогским вокзалом. И пью я еще по-девичьи, маленькими глотками, стыдливо оглядываясь на мужчин, которые растут в этом подвале, как грибы.
Но после первой же кружки чувствую себя императором.
Городок сильно измельчал за минувшую эпоху. Пока я сдавал экзамены.
— Тебе интересно мое доказательство? — Карамзин отодвигает пустую кружку и кладет тетрадь на стол.
— Давай потом, а? Я очень устал.
— Пойдем на диван фон Люгнера, там расскажу тебе все.
— Я устал. Меня бабушка ждет.
— Бабушка? А я теперь компьютер полюбил, который отец мне привез. Я быстро его изучил.
— И что?
— Я думаю — в исторической перспективе можно сделать программу, которая будет сюжеты делать сама.
— Слушай, Карамзин! Какие сюжеты? Ты даже не поздравил меня с тем, что я поступил в МГУ!
— А какие у тебя еще варианты были? Теперь ты начнешь менять историю, как я велел тебе четыре года назад. Ты помнишь об этом? 13 февраля в 19 часов 36 минут.
Я очень хочу ударить Карамзина по губам пивной кружкой — чтоб она треснула и сквозь стеклянные трещины проступила бы кровь. Но он смотрит на меня глазами утопленника и не собирается всплывать.
— Карамзин! Я. Поступил. В. МГУ!
— Что кричишь ты? Я не видел таким тебя никогда.
— И не увидишь больше вообще. Не увидишь.
Из-под стола я беру чемодан (сосед одолжил для Москвы, в нем он хранил пустоты юности) и быстро шагаю к выходу. Кружки звенят от походки моей.
— Пусть Требьенов тебя поздравит, — говорит вслед Карамзин.
У стальных дверей я встречаюсь с четырьмя парнями. Двоих я знаю — это Перун и Ярило. Их теперь называют модным словом бандиты. Но они расступаются предо мной и чемоданом, чуют, гады, московскую мощь.
— О, наш хроник! — приветствуют Перун и Ярило Карамзина. — Ну че, в преф научишь уже?
— Нет, вы тупые, и времени нету на вас.
Я не жду продолжения. Знаю, что бить Карамзина не станут. Но если бы сейчас мне знать, что через месяц он сам покончит с собой на диване фон Люгнера, запив квасом большую горсть заветных таблеток, — то задержался б. Наверное.
В сценариях всегда настоящее время. Гоню, дышу. Брею, стелю. Умираю. Хиштербе. Потому что сценарист создает имитацию кадра, словесную плазму движенья. У сценариста нет прошлого, у сценариста нет будущего. Он живет между двумя ударами сердца. Если придерживаться сомнительной гипотезы, что у сценариста есть сердце.
