Фросика подняла вязанку, потащила ее к винограднику. Константин опять замахал топором. Затем выпрямился, прислушаваясь к непонятному гулу, напоминающему отдаленные раскаты грома. Взглянул на тестя, тот тоже перестал стучать, слушал…
…Со склона холма в лощину бежали люди и что-то кричали. Наконец из общего шума вырвался и донесся до них пронзительный крик:
— Война-а! Война, люди добрые!
Отшвырнув топор, Константин побежал к винограднику искать жену. Наперерез ему, с вершины холма, брызнули первые лучи солнца. Гул нарастал, заполняя все небо, прямо на него неслись, спотыкаясь и падая, люди с перекошенными лицами, и Константин невольно замедлил шаг: виноградный холм с солнечным диском на макушке теперь напоминал проснувшийся вулкан.
Тома Виеру все еще мешкал, раздумывая, стоит ли продолжать работу, и, решив, что не стоит, аккуратно завернул в мешковину оба топора и с ними под мышкой затрусил по склону.
…Под кустом стонала Фросика. Рядом на коленях стоял Константин, с немым ужасом глядя на жену.
— Сбегай за фельдшерицей! — услышал он за спиной голос тестя.
Константин не двигался. Широкая ладонь Томы Виеру, как лопата, огрела его затылок. Он повалился на бок, вскочил, готовый броситься на тестя, но только прорычал и побежал вниз, к селу.
Тома Виеру склонился над дочерью:
— Потерпи, Фросико, потерпи, доченька, сейчас, сейчас…
Грохот усилился, сотрясая землю, но вдруг его заглушил слабый детский писк.
— Хету-вэ! — восхищенно сказал Тома Виеру.
Ведь это был побег и от его корня…
За окном гудели грузовики, слышалась немецкая речь.
Фросика ходила по комнате, укачивая ребенка:
— Ну будет, будет, Петрикэ! Сейчас деда Тома придет, молочка принесет!
Она взглянула на настенные ходики, подтянула гирьку, словно это могло ускорить ход часов, и опять зашагала по комнате:
— Нани-нани, нани-на, а Петрикэ спать пора!
Тома Виеру шел по извилистой сельской улочке, чуть ли не по колено утопая в грязи. В руке он бережно нес небольшую корзинку.
Неожиданно перед ним вырос долговязый немецкий солдат. Придерживая болтавшийся на тощей шее автомат, он широко и, как показалось Томе, приветливо улыбнулся. Тома поднял кушму:
— День добрый.
Продолжая улыбаться, солдат протянул руку. Тома подумал, что для рукопожатия, и протянул свою, переложив корзину в левую руку. Но немец показал жестом, что хочет заглянуть в корзинку.
Сник Тома, словно воздух из него выпустили.
Увидев под полотенцем бутылку молока и полдюжины яиц, немец заулыбался еще шире.
