— Думаешь — ради них, а выходит против них.
— Это вы, мама, на что, на развод меня подстрекаете?
— Тише, не заводись… На лечение я подстрекаю. Лечиться ему надо, дочка. Пойдем, я тебе примочку сделаю.
По телевизору шла комедия. Звонко смеялись дети, и беззвучно плакала Агафья…
Когда стемнело, к проходной винзавода подошел Тома-старший. За плечом у него висела двустволка.
— Норок, мош Тома! — приветствовал его охранник. — Неужто мне на помощь?
— Угадал, Василе, — соврал старик. — Петрикэ попросил, в месяц Ковша, говорит, вокруг винзавода всякий сброд ошивается, так ты, дедушка, того, подсоби…
— Ну что ж, раз по приказу самого товарища директора, милости прошу к нашему шалашу! — Охранник распахнул дверь дежурного помещения. — Вдвоем веселей ночь коротать.
— Я лучше по двору похожу, по-над забором.
— Ну, походи, походи, — согласился охранник. — Ружьишко-то у тебя чем заряжено?
— Горохом, Василе, горохом.
— Боеприпас устаревшего образца, но для острастки годится.
Тома-старший ходил между скупо освещенными огромными емкостями с вином, поглаживал их ладонью, приговаривая:
— Ничего, ничего, Тома Виеру не отдаст вас на поругание. Всю жизнь я ждал такого вина и вот дождался. Теперь главное не торопиться, годика три хотя бы подождать. Ничего, вы не смотрите, что я старый, я доживу. Это когда очередной десяток разменяешь, поначалу, правда, страшновато, а потом…
Его хриплый голос и шаркающие шаги удалялись, сливаясь с таинственными шорохами ночи.
Одетый в ночную пижаму, Константин Григорьевич слушал в телефонную трубку.
— Так… так… с ружьем? Только не надо паники! Я сейчас приеду.
Он опустил трубку, провел ладонью по лицу, смахивая сон. Из дверей выглянула Ефросиния Томовна.
— Что-то Стряслось? С Виталием?
— Нет, ничего. Где Петр?
— В Кишинев уехал. В управление. А что? Па заводе что-нибудь?
— Все в порядке, мать, успокойся. Диспетчер паникует: машины графика не выдерживают. Надо будет гуда подскочить.
По пустынному двору винзавода решительно шагал Константин Григорьевич.
Держа ружье наготове, из вентиляционного окна за ним следил тесть, давно разменявший девятый десяток и потому не боявшийся ни бога, ни черта, ни зятя.
— Стой! Стрелять буду!
Умиротворенно подняв руку, Гангур продолжал идти.
Громыхнул выстрел. Что-то с треском ударило по асфальту перед Гангуром. Он замер на мгновение, затем сделал еще несколько шагов.
Второй выстрел хлестнул по ногам. Гангур глухо застонал и, прихрамывая, побежал прочь. Остановился поодаль, задрал штанину, осмотрел ногу: раны не было.
