Константин Григорьевич разобрал удилище, сунул его в чехол и направился к поселку.
В кабинете директора Петр сидел в кресле и говорил медленно и внятно, чтобы Джику успевал записывать и ничего не перепутал:
— За производство мизерного для наших мощностей количества марочного вина… совхоз-завод получает награды и терпит убытки, а прибыли получает от низкосортного ширпотреба. Другими словами, количество и качество… находятся в противоречии. Целью же интеграции является наращивание производства продукции высокого качества. Вот к этой цели мы и будем двигаться, никуда не сворачивая. Точка.
— Отлично. — Джику захлопнул блокнот, взялся за фотоаппарат: — Разрешите?
— Да, конечно.
Вспышка, щелчок. Вспышка, щелчок. Петр держал себя перед объективом легко и просто, как профессиональный актер.
— Большое спасибо, — Джику поднялся. — Фоторепортаж с интервью должен появиться в одиннадцатом номере.
— Фоторепортаж с интервью — это чепуха, — сказал Петр. — Обстоятельно и научно я изложу свои взгляды в книге, над которой сейчас работаю.
Видавший виды Джику глядел на нового директора, как небезызвестное травоядное на новые ворота…
Мош Тома Виеру неторопливо копался в винограднике за своим домом, когда к нему подошел Константин Григорьевич:
— Не надоело?
Старик продолжал махать сапой.
— Может, перерыв устроим?
Тесть с трудом выпрямился:
— Зачем пришел?
— Поговорить, тата.
— Я думал, по делу.
— У нас, у пенсионеров, и делов-то осталось — языки почесать, коли чешутся, — улыбнулся зять.
— У меня не чешется.
— Ощетинился, ощетинился! Ладно, у тебя в погребе осталось что-нибудь от старого урожая? Месяц Ковша скоро, надо освобождать тару.
Тесть вручил ему сапу:
— Пройдись под этим рядком. — И заковылял к погребу.
Константин Григорьевич символически поплевал в ладони. Давно не держал он в руках это старинное крестьянское орудие, увлекся, даже не заметил, как подошел тесть с глиняным кувшином и стаканом.
— Я вижу, руки у тебя тоже чешутся, — заметил старик. — Только ты их не больно балуешь, видать, силу для языка бережешь. Идем под орех, там прохладней и мошкары нету.
Они сидели под старым орехом. Константин Григорьевич пригубил стакан, отставил:
— Ну как, тата, довольны своим житьем-бытьем? А я вот места себе не нахожу, будто живого в гроб положили.
Константин Григорьевич отхлебнул из стакана, раздавил орех со злостью.
— Вот вы, тата, без малого девяносто лет прожили, по всем статьям, значит, вы всю жизнь вдоль и поперек прошли — и что? Никогда на нее, окаянную, не жаловались? Об отдыхе не мечтали?
