…На рассвете, выбив из села последние арьергарды фашистского прикрытия, вошли наши части. Площадь и улицы были загромождены брошенными повозками, машинами, пушками. Даже пяток застрявших танков остался — заглохли моторы, некогда было чинить.
Основная масса наших войск двигалась обходными путями, через село же прошли только три батальона. Одна из рот остановилась в деревне.
Бойцы с ухватистой и деловитой хозяйственностью сразу же принялись устраиваться. Загорелись по всему селу костерки, задымили печи, закипели котелки, чугуны, кастрюли и самовары, благо дров фашисты наломали много. Кто кипятил чай, кто варил кашу или суп из консервов, иные, достав из шапок иголки, ловко оплетенные нитками, зашивали дыры на шинелях, какой-то широкоскулый веснушчатый молодец нашел в одном из грузовиков офицерские хромовые сапоги, сел на землю, разул правую ногу и, кряхтя и надуваясь, тщетно старался просунуть ее в тесное голенище, но успеха в своем намерении не достиг, потому что офицерский сапог был ему мал по крайней мере на три номера. Добродушно выругавшись, он отдал сапоги товарищу: меряй, может быть, подойдут, сапоги-то больно хороши, товар первый сорт!..
На площади у виселицы стояли три командира — майор с морщинистым утомленным лицом и два молодых лейтенанта. Два бойца, взобравшись на козлы, снимали с виселицы мертвое тело Маруси — один слегка приподнимал его, второй высвобождал шею из петли. Потом один из бойцов спрыгнул на землю, принял от второго тело Маруси и, держа его на вытянутых руках, вопросительно взглянул на майора.
Под запрокинутой головой Маруси темнел на шее глубокий сине-лиловый рубец от веревки.
— Положите, — сказал майор. — Чего же держать…
Но боец медлил. Один из лейтенантов быстро сбросил шинель и постелил на землю. На эту шинель боец и опустил Марусю — вернее, то, что было Марусей.
По надписи, что оставила она в камере, всего узнать было нельзя, но имя, фамилию и день ее смерти узнали. Узнали также, что она ничего не сказала.
— Значит, знала что-то, — задумчиво сказал майор. — Знала и не сказала. И к населению обратилась с призывом. Эта девушка — героиня, ее надо похоронить как полагается, по-военному.
Ее похоронили на сельском кладбище с воинскими почестями и салютом из десяти винтовок. На дощечке, что водружена была над ее могилой, майор собственноручно написал:
«Мария Крюкова. Замучена и повешена фашистскими негодяями. Она погибла геройски, как подобает каждому бойцу. Отомстим за нее! Вперед, на врага!»
