О, господин комендант в таких случаях умел действовать без промедления! С треском вылетали ящики письменных столов, открывались шкафы, во дворе запылали костры. Солдаты бросали в огонь пачки дел, донесений, приказов, отчетов, докладов. Больше всех старался солдат-палач, повесивший Марусю. Как всегда полупьяный, он, обливаясь потом, бегом носился от костров в канцелярию и обратно, таская бумаги целыми охапками, в бессмысленной и трусливой надежде похоронить в огне следы своих преступлений. Костры разгорались все ярче, в горящих струях взвивались дотлевающие раскаленные обрывки. Солдат-палач, не щадя своих сил, усердно понукал других: «Ну, что встали, чего ждете?». Какой-то солдат-резервист усмехнулся: «Да, тебе есть о чем беспокоиться. Ты вешал сегодня, кажется, в двенадцатый раз?..». Услышав эти слова, палач обмяк от черного страха, чувствуя всей своей шкурой близость и неотвратимость кары. Впрочем, не один он чувствовал это: господин комендант тоже носился как сумасшедший, подгоняя адъютантов, писарей и шоферов. А в село вливался мутный поток истрепанных отступающих войск; пушки, повозки, грузовики сталкивались, сцеплялись, толкались; фырчание моторов, грохот кованых колес, ржание лошадей, хриплые вопли и ругательства шоферов, возниц, солдат, стоны и проклятья раненых, которых здоровые солдаты выбрасывали из грузовиков прямо на дорогу, — все это сливалось в один тревожный, нарастающий гул. Когда темнота начала глухо рокотать, сотрясаемая далекими залпами русских пушек, когда начали трещать, ломаясь, оглобли и колеса повозок, когда грузовики, пронзительно и надрывно гудя, начали давить людей без разбора, а вдобавок еще появились танки и, грохоча гусеницами, пошли напролом, сминая и спихивая все, что попадалось на пути, — тогда господин комендант понял, что время рвать когти. Приказав солдатам поджигать хаты, он направился к своему открытому автомобилю. Двадцать шагов не дошел он до своей машины, как вдруг весь этот гул, шум и гам покрыл одинокий отчаянный вопль:
— Русские танки обходят!
И все дрогнуло, смешалось, закрутилось, понеслось в темноту, в ночь, и уже ничего нельзя было разобрать в этом мятущемся хаосе, никто не слушал, никто ничего не знал, все мчалось, бежало, кричало, вопило — началась паника. Господин комендант, позабыв о своем больном сердце и высоких чинах, в два прыжка очутился в машине и тяжело рухнул на сиденье, зазвеневшее пружинами. В ту же секунду к машине с другой стороны подскочил солдат-палач и полез прямо через борт, не открывая дверцы. «Назад!» — страшным голосом заорал комендант, но солдат, обезумев, ничего не слыша и не соображая, с помутневшими, белыми глазами упрямо лез через борт. Комендант, привстав, стал его отпихивать, шофер дал газ, машина рванулась, и солдат, потеряв равновесие, грузно перевалился в кузов, придавив коменданта к сиденью. Ноги солдата задрались и высоко торчали из кузова, — так и ушел автомобиль в темноту с этими торчащими над ним солдатскими сапогами.
