— Какая! — говорю восхищенно.
Кандидат с улыбкой кивает:
— Эта дверь — предмет моей гордости! Ей, пожалуй, лет сто, а может, двести. Она была тут всегда. И всегда будет — несмотря ни на какие перемены в стране, во всем мире. Она переживет многие войны. Дверь эта — как символ…
Кандидат замолкает.
А мне любопытно:
— Как символ чего?
Он с любовью оглаживает дерматиновое покрытие:
— Как символ крепости, основательности. Чего еще? Ну… порядочности, благородства. — Тут он внедряется в некие философические кущи, в которых сам еще плохо ориентируется: — Эта дверь как бы между двумя мирами. Проходя в эту дверь, как бы переходишь в иное качество.
Я смотрю на него пристально, пытаюсь сообразить:
— А благородство, порядочность, о которых ты говорил… по какую сторону двери?
Кандидат делает вид, что обиделся:
— Вечно ты передергиваешь мои слова! Не можешь слушать молча? — он закрывает дверь, роется в каком-то темном шкафу, потом додумывается включить свет в прихожей. — Можешь не разуваться, Любовь (он редко называет меня так — в случаях сугубо официальных, которым сам придает повышенное значение)! Вот… надень бахилы.
Тут я замечаю — в прихожей, в коридоре до блеска натертый темный паркет. Едва уловимо — даже приятно — попахивает мастикой.
Из глубины квартиры доносится надтреснутый старческий голос:
— Веня, это ты? Веня, ты не один? Веня, ты с кем?
— Да, это я, мама! — сладким голосом отвечает Кандидат.
— Веня, скажи товарищу, чтобы не забыл надеть бахилы. Наш паркет — историческая ценность. Наш паркет — с большой буквы, как в Зимнем дворце. И сам нагнись уж…
Глаза у Кандидата становятся печальными. Увы, ему приходится нагнуться. И — о, значительный момент! — мне посчастливилось видеть Кандидата «нагнутым»!
Можно ли представить себе «нагнутой» ветряную мельницу?
Натянув бахилы, Кандидат выпрямляется. Лицо его в этот миг красно, как советский флаг. Мне даже становится боязно за жизнь Кандидата — как бы не случился с ним инсульт.
Кандидат говорит в пространство квартиры:
— Я с девушкой, мама!..
— С девушкой?
Кажется, удивлена не только мама, но и вся квартира. Где-то хлопает форточка, что-то падает на бесценный паркет и вдребезги разбивается.
— Веня! Русский медведь! Ты опять разбил какую-то вещь. Ты знаешь, как дорого стоит сейчас хорошая вещь? — голос мамы становится неприятно дребезжащим. — Уже прошли те советские времена, когда хорошая вещь стоила копейки. Ты что? Не знаешь?
— Это сквозняк, мама!
