— Отчего же…— начал было Авенир, но Грешников наступил ему на ногу, и Можаев, ойкнув, замолчал.
— Зачем повторяться? — сказал Грешников.— Поехали к Низовцевым, там все и услышите.
Отец Никон укоризненно покачал головой, пригладил темные волосы и пошел к машине, всем своим видом выражая покорность судьбе.
VI
Усадьба «Жерновка» на пятачке у изгиба Охты опять осиротела без хозяина. Вместо подтянутого вежливого Михалыча в дверях их встретил мордатый олух с сигаретой в зубах. Катя прятала заплаканные глаза.
— Она так опечалена гибелью Юрия Карповича? — спросил шепотом Авенир.
— Возвращением Низовцева-младщего, я думаю,— ответил Николай Николаевич тоже шепотом.
Без Бормана и он чувствовал себя в этом доме несколько не в своей тарелке, поэтому их маленькую опергруппу возглавил Монумент, решительно затопавший по синему ковролину и дальше, по лестнице. Знакомая зала была пуста. Отец Никон вышел сообщить домочадцам о своем прибытии, Авенир недоуменно оглядывался по сторонам, а Монумент без тени смущения уселся в кресло Юрия Карповича у окна. Он тоже вел себя по-другому, без былой сдержанности, поскольку числился теперь официальным лицом и мог себе позволить поболе прежнего.
— Что ты все принюхиваешься? — спросил он Авенира, косясь на приоткрытый ящик с сигарами на столике.
— Не знаю… Не понимаю… — промычал Авенир.— Я помню… Помню…
— Что ты помнишь?
— Не знаю…
— A-а… Бывает.
И Монумент быстро взял из ящика сигару. Он не умел ее раскуривать, поэтому некоторое время крутил в толстых пальцах.
— Надо скусить кончик,— без тени насмешки подсказал Авенир.
— Сам знаю… Просто выбираю, с какого конца кусать,— самоуверенно ответил Грешников и, отбросив колебания, крупными зубами с натугой откусил конец сигары.
— Что ты! Щипцами надо!
Монумент скривился и выплюнул кусок сигары, откушенный, впрочем, довольно ровно:
— Откуда ты все знаешь, если сам не куришь?
— В кино видел… Запомнил…
— Буржуйские выдумки! Проще надо быть!
Терпкий табачный аромат поплыл по комнате, заглушая прочие запахи, и Авенир успокоился, стал приглядываться.
— Здесь многое изменилось,— сказал он вошедшему Отцу Никону.— Вот здесь висела картина, я точно помню. И цветов этих прежде не было…
— Это я велела убрать картину,— звучно произнесла от дверей Белла, услыхав слова Авенира.— Она меня всегда раздражала!
— Это любимая картина Вероники,— шепнул сыщику Николай Николаевич.
Белла была одета в примодненный траур, отнюдь не навевавший мысли о вечном. Рослых женщин черный цвет делает стройнее, а маленьких — полнит. Вела она себя очень благородно, просто и естественно. По-королевски. Прежней нервозности и отчаяния как не бывало. Авенир отметил, что возле глаза у нее появилась маленькая черная мушка и еще одна — в вырезе платья у ключицы. С ними Белла больше прежнего походила на персиянку.
