Выстрел собянской княжны - Сергей Борисович Лавров

Близкий гудок Обуховского завода, четверть часа монотонно и мощно сотрясавший февральскую тьму, утих, а шум в голове подгулявшего вчера недоросля Костика Кричевского остался. Надо было вставать, идти на службу, но Константин Афанасьевич еще долго не решался высунуть руку или ногу из-под пуховой перины. Зябко! Уже за окном стихли шаги сотен рабочих ног по скрипучему снегу, уже отработавшая свое ночная смена, матерясь и кашляя, разбрелась по казармам, а Кричевский все еще нежился в тепле постели.

Приятель его, Петька Шевырев, совершеннолетие коего они вчера так неумеренно отмечали, дрых себе рядом, у стенки, под тою же периной без задних ног. Хорошо быть гимназистом выпускных классов! Впрочем, Петька такая пройда, что и по выпуску из гимназии на службе шею гнуть не станет, хоть далеко не первый в науках. Пряжка в петлицу да геморрой в поясницу, как папа-счетовод — это не для него. Он уже сейчас околачивается в городе, в редакциях газет. Пока рассыльный — а там…

Костя, собравшись с силами, сел на скрипучей кровати, утопая в мягких нижних перинах, спустил вниз тощие длинные ноги в кальсонах, нашаривая сапоги на ледяном полу. Голой пяткой толкнул пустую мензуру из-под чистейшего медицинского спирта, похищенного им из домашней аптечки батюшки, всеми уважаемого пожилого фельдшера Обуховской больницы, и торжественно преподнесенного в дар имениннику. Васька Богодухов, поповский сын, пить не стал — вот они с Петькой и загудели — не хуже обуховской трубы. Ваську-Иуду дразнили, пели хором «Consistoriumprotopoporum, diaconorum, diatchcorum, ponomarorum — queobdiratioetoblupatioest!»[1]. Да Ваське что — как с гуся вода. Только улыбается, блаженненький, кроткой своей улыбкой. Другой бы уж в зуб дал, а этот все прощает. Любили они его за это с детства и заступались всегда.

Неожиданно припомнилось Константину Афанасьевичу, сыну уважаемых в Обуховской слободе родителей, еще кое-что из вчерашних их с Петькой похождений — и Костик мучительно покраснел до ушей в темноте комнаты и замычал трагически. Ясно увиделось ему, как пошли они гулять заполночь, задирали девок из рабочих казарм, играли в снежки, как целовался он с рябой Анюткой Варвариной, а потом они с Петькой куролесили, шатались по темным улицам и под окнами домов инженерного персонала вместе с теми же голосистыми девками распевали недавно услышанную от рабочих непотребную частушку: