— Вы сегодня ходили с дочерью на прогулку? — спросила как-то сиделка, сменявшая меня после обеда.
О прогулке моя мать забыла, но это была мелочь.
— С дочерью? — переспросила она с улыбкой. — Откуда вы взяли? У меня никогда не было дочери.
Мы не стали устраивать из этого трагедию, догадавшись, что как раз минуем середину пятидесятых годов. Моя мать там не остановилась. Нетрудно было предвидеть, что ждет нас дальше. Рано или поздно мы отступим к концу войны, к генералам, подписывающим мирные договоры, праздничным салютам и пьяным солдатам. Еще до того, как настал этот день, мать начала беспокоиться. Ей непременно нужно было куда-то вернуться, но она не помнила точно куда.
«Может, в Лодзь?» — «Там я уже была, там я искала», — говорила она устало. «Может, в Милан?»
Нет-нет. Это все не то. Ей нужно было вернуться в Маутхаузен.
— Но зачем? — не унималась я.
Не за чем, а за кем. Она спрашивала, не могу ли я поехать вместе с ней. На тот момент я была ее троюродной сестрой, но понятия не имела, какую ношу фамилию. «Марыся», — обращалась к ней моя мать, глядя мне в глаза, и пришлось удовлетвориться этим именем, хотя поначалу оно ничего мне не говорило. Моя фамилия матери была известна явно лучше, чем дальнейшая судьба. Например, мать не знала, что я погибла в Освенциме. Узнала она об этом значительно позже, поэтому раньше знала, а теперь — нет. В обратной хронологии получалось именно так. А поскольку мать пока не знала о моей смерти, то могла просить о чем угодно. В том числе и об экскурсии в Маутхаузен, хотя это, видимо, было сопряжено с неимоверно хлопотными походами по учреждениям с большими мрачными приемными. Нам нужно было забрать какого-то ребенка. Но какого, чьего? Мать порывалась мне объяснить, но подводила память. Не успели мы собраться в путь, как она уже обо всем позабыла.
Наступил день освобождения — и миновал незаметно, серый и пасмурный. Генералы, пьяные солдаты, салюты? Не помню. Радоваться было нечему. В обратной хронологии освобождение вело в хаос войны и оккупации.
Прямиком в концентрационные лагеря. На протяжении нескольких тревожных ночей моя мать просыпалась каждые полчаса, словно то и дело объявляли поверку. В конце августа сорок четвертого все вдруг изменилось. Видимо, это был день прибытия ее эшелона в Освенцим и предварительной селекции. По центру нашего двора пролегала граница миров: со стороны платформы раскинулся мир прошлого, со стороны лагеря — простирался будущий. Граница миров — линия, которую не переступишь просто так, за здорово живешь. Будущее — милость, даруемая не всегда и не всем. На границе отсеивают тех, у кого будущего нет. Эти отправятся в газовые камеры, не успев даже попрощаться. Значит, вот здесь старшая сестра… Но я всегда слышала только о младшей. Так сестер было трое? Неподходящее время для расспросов — в эту минуту решалась их судьба. Старшей сестре удалось незаметно проскользнуть в колонну, в которой оказался Бронек, ее девятилетний сын.
