Никто с ними не здоровается: они не знают здесь никого.
Вонь от мусоросжигательной печи, запах жженой резины. Они ложатся спать под этот запах, проникающий в комнату. Ароматические свечи закончились. Они покупают в универмаге свечи фабричного изготовления, пахнущие лимоном. Санта говорит, что это ненастоящий воск, что это гадость.
Отец говорит, что все это — временное решение.
Потом государство выделило им квартиру — на Сицилии. Казалось, настало время возрождения.
Черная коробка. Окна, за которыми видна стена. Портовый район, вдали от центра.
Родители так и не привыкли к новому жилищу. Они ели сардины из банки, смотря в телевизор. Все было незнакомым, и они были незнакомы всем и вся.
Безмолвные, как изваяния из песка.
Отец уходил, чтобы поискать работу. Анджелина вспоминает, как мать дотрагивалась до него сзади, обмахивая спину. Антонио оборачивался: Что такое? Я испачкался?
Санта провожала его до двери и потом стояла, глядя в узкий темный пролет, на уходящие вниз ступени. Она осторожно вдыхала запах других существ, варившихся в этом котле. Запах подливки из кабачков.
Словно мышка, она ждала, когда можно будет выскользнуть наружу.
В этой новой жизни не было человеческих лиц — только грубо орущие силуэты, которым не было до новоприбывших никакого дела.
В Триполи обитало множество нищих — по большей части старых берберов в замызганных галабеях, с дырками на месте пуговиц. Но многие были неграми — калеками, бежавшими из мест массовой резни. Санта не пускала нищих в мастерскую, но обязательно давала им что-нибудь: черствый хлеб, свечу на ночь.
Теперь они сами стали бедняками. Белыми бедняками, эмигрантами. Теперь у каждого из них взгляд пропащего человека.
Они поднимают глаза лишь для того, чтобы найти подтверждение своего существования в других людях, идущих по улице.
Семидесятые годы, разобщенный мир. Диаспора беженцев никого не интересовала. Грязный след эпохи колониальных захватов, о которой не хотели вспоминать.
Настоящей ссылкой было это: невозможность найти понимание ни в ком.
Антонио носил с собой черную пластмассовую барсетку, набитую документами, потрепанными от стояния в очередях, от объяснений, во время которых у него потели ладони. Приходилось то и дело показывать бумаги, доказывая, что он — репатриант.
С той стороны окошка на него глядели злобно и встревоженно.
Зачем вы вернулись? Чтобы отнять работу у других итальянцев — настоящих, родившихся и выросших здесь? Или чтобы пополнить ряды безработных?
