В конце концов, они сами стали причиной своих бед. И не важно, что они были детьми крестьян, которых погнали в Ливию пропаганда и голод.
Каддафи отнял у них все. Вина изначально лежала на Италии. А теперь, через много лет, ответ пришлось нести им. Небольшой кучке обездоленных.
Поначалу они еще чувствовали себя заодно с другими изгнанниками, но потом перестали искать общения с ними. Все связи порвались.
Они остались одни, словно обезьяны, которых погрузили в кипящее масло. Они ухаживали за своей раной в молчании, нарушаемом лишь вздохами.
У Санты опустились руки. Где-то в глубине души она стала переживать свою вину — и выглядеть соответственно. Ей не удавалось стряхнуть с себя растерянность, избавиться от чувства собственной второсортности. Опустошенный человек способен на что угодно — и, припертый к стене, может признаться в убийстве, которого не совершал. Они ведь не уничтожали бедуинов в концлагерях — нет, они всего лишь работали, делали Ливию лучше, рыли колодцы, прокладывали трубы. Они отцеживали и очищали килограммы воска, благословленного епископами и имамами.
Антонио всегда был хилым, одежда болталась на нем, как на деревянных плечиках. Теперь Санта выглядела такой же хрупкой, как он, и даже больше. Она бормотала в тишине о чем-то своем, вспоминала о мертвом младенце, оставшемся на христианском кладбище в Триполи. Его прах не успели вывезти: не было денег, чтобы подкупить кого-нибудь из нужных людей. Санта встряхивала головой — точь-в-точь птица, что дотягивается до зернышка со слишком далекой ветки. Она похудела на двадцать кило.
Анджелина вспоминала, как увидела груди своей матери. Та мыла посуду в маленькой раковине, рядом с которой стояла стиральная машина. Некогда внушительные, они превратились в два пустых мешка с лиловыми заплатками.
Они ждали. Ждали, что им выплатят возмещение, как репатриантам.
Все разговоры были только об этом возмещении, которое вернуло бы им равноправие.
И потом этот вопрос, задававшийся снова и снова: почему Моро отверг приглашение Каддафи? Почему Италия так легкомысленно относится ко всему этому? Ну да, правительственный кризис. Но отчего не подумали о них, ливийских итальянцах? У них были имена и фамилии, у них были лица, у них были свои мертвецы на кладбище — например, дети, погибшие от эпидемии гастроэнтерита.
И что же получили их матери после стольких страданий?
Речь шла не только о деньгах. Они хотели вернуть себе доброе имя и место обитания. Вернуть свое достоинство. Получить возмещение за всю выплюнутую соль, за всю пролитую кровь.
