– Вот приехала из города, тётю проведать… Случайно узнала, что она умерла… – попыталась объясниться девушка, испытывая какую-то странную робость перед незнакомкой.
– Хм… Проведать… Где же ты раньше-то была? Всё семейство Мальцевых на корню сгнило. Как Маринка, твоя непутёвая родня, померла вместе с мужем, так и Настасья с горя быстро угасла. Рак… Умирала мучительно в районной больнице, я её постоянно навещала. О внучке беспокоилась… А помирать вот домой привезли, тут она похоронена, на здешнем кладбище.
– О внучке? – машинально переспросила Наталья.
– Да, о Светочке. Ей недавно пять лет исполнилось… Так ты кем Настасье-то приходилась? – снова насторожилась незнакомка.
– Племянница… Она родная сестра моей мамы… А мама тоже умерла… – с тяжёлым вздохом произнесла девушка, её голос дрогнул. Невольно перед глазами всплыли воспоминания похорон, затем отъезд с Олесей в Москву. А дальше и вспоминать не хотелось…
– Стало быть, ты – сирота… – сочувственно произнесла «училка». – А ты часом не Ирины дочка? – догадалась она.
– Да… А вы знали мою маму? – встрепенулась Наталья, надеясь, что «училка» прольёт свет на её таинственного биологического отца.
– Хм… Знала… – как-то задумчиво ответила «училка».
– Меня Прасковьей Петровной зовут, – представилась она. – Я в здешнем детдоме директором работаю.
– А я – Наталья… А разве здесь есть детский дом?
– А как же! Ещё послевоенной постройки. Просто в Мукоудёровке такая глушь, что городские сюда и носа не кажут. Да и детдом, вероятно, скоро закроют. Ладно, заболтались мы тут с тобой. Пойдём, чаем тебя чаем напою и ключи от дома Настасьиного дам. Теперь ты здесь хозяйка.
Наталья вошла в дом вслед за Прасковьей. Внутренне пространство горницы дыхнуло на неё чистотой кипельно-белых занавесок с вышитыми гладью райскими птицами.
Посреди горницы стоял круглый деревянный стол, накрытый красной вязаной скатертью. На нём – чешская ваза из синего стекла с засушенными цветами. Эдакая икебана из полевых цветов…
У одной стены теснились старый кожаный диван сталинских времён, полированный немецкий шифоньер и финская хельга, до отказа забитая хрусталём, модным лет тридцать-сорок назад. У другой – в гордом одиночестве возвышалась горка с посудой. Рядом с ней стояли стулья, облачённые лёгкой рукой хозяйки в саржевые чехлы тёмно-коричневого цвета.
На широких подоконниках радостно лопушилась герань, расточая сладковатый аромат по горнице. Наталья невольно вспомнила бабушку, она тоже любила герань…
