Но Сюсько продолжал болтать о корзинках, будто бы не слыша вопроса. Тогда и дед решил зайти с другой стороны.
— Ну, Савка, у тебя и горлянка! Панский бугай позавидует.
Сюсько заулыбался.
— Дьячок сказал, что перед вторым пришествием Христос возьмет меня будить мертвых. О! Вот послушайте. — Повернувшись лицом к улице, он раскатисто закричал, делая особое ударение на звуке «р»: — На шарварок! На шарварок! — И, прислушавшись, спросил: — Слыхали? Аж за речкой отдалось. О!
Дед Конон покачал головой. Сюсько принял это за одобрение и расхвастался больше прежнего.
— Гэ-э! Так это ж я не во всю силу, бо сегодня еще не ел. А дали б мне хлеба от пуза, да сала, сколько очи захотят, да на закуску кувшин кисляку, только б кисляк не с обрату, как на панском дворе, а с настоящего молока, — вот тогда… Тогда бы я мог и не ходить по селу. Открыл бы окно своей хаты, высунулся, крикнул два раза и опять на бок. О!
— Понятно! — одобрил дед. — Жил бы, как тот царь: сало с салом ел и на соломе спал…
— Гэ-э! И каждого дня новые постолы обувал с шелковыми онучами, — простодушно продолжал присказку Сюсько.
— Что и говорить! Ты свою дорогу нашел, — кивнул дед Конон и заговорил тем протяжным, нарочито серьезным тоном, каким говорят с маленькими, неразумными детьми. — Ты, конечно, выбьешься в люди. Сперва десятником. Потом стражником с добрым канчуком в руке. А там — прямо в полицию. Могут принять. А что ж? Такого могут.
— Оно б не плохо. Да грамоты у меня маловато, — насупив белесые брови, задумался Сюсько.
— Э-э, грамоты! В полиции не грамота нужна и даже не ум. Там потребен свинцовый кулак да горлянка добрэнна, чтоб на людей гавкать.
— А правда, сколько ж платят вам за такую корзиночку? — пропустив мимо ушей насмешку, спросил Сюсько.
— Да чего ты все про корзинку? Чи торговать собираешься?
— Э! Я ж вот обойду село, вернусь домой и на бок. А деньги ж и мне нужны. Ох, как нужны мне деньги! Ей-бо! — И, доверительно наклонившись, Сюсько прошептал: — Ковалок[4] землички хочу подкупить. Ма-аленький ковалочек, моргов[5] пять.
— Купишь земли и женишься на поповой дочке, — подсказал старик.
— Тю! На лысого злыдня мне рябая, долгоносая! Я себе хотя и без приданого, зато такую красулю отхвачу!.. У хлопцев глаза на лоб полезут. О!
— Вот тебе и дурень! — покачал головой дед Конон. — Возьми ты его за три гроша, когда он злот стоит!
— Я уже подсмотрел себе, — чуть не в ухо деду шептал Сюсько. — Дочку Антоси. Олесей зовут ее. Не дивчина, а ягодка!
