Когда она кончила рассказывать, Гиза, спрятав лицо в ладонях, содрогнулась и сказала, что более печальной истории она в жизни своей не слышала.
Это явно польстило Орбан. Она глубоко вздохнула и принялась шарить по карманам в поисках носового платка. Не найдя его, высморкалась в шелковый чулок, висевший на спинке стула.
Гиза попросила ее подвинуться к ней поближе.
Орбан подползла к краю кушетки.
Гиза привлекла ее к себе и стала гладить. Она говорила ласково, успокаивающе, дав каждому из участников этой истории очень мудрую и в то же время тактичную характеристику.
Паулу, к примеру, она причислила к тому типу обворожительно-безнравственных женщин, «звезда которых быстро закатывается».
О Чермлени же сказала, что такие «на первый взгляд легкомысленные и своенравные богемные натуры» под конец всегда начинают соображать, «у какой печки теплее».
Орбан была целиком и полностью согласна с этими характеристиками. Она выпрямилась, села на кушетке и — снова указав на дверь — заявила:
— Вот увидишь, он на брюхе приползет опять ко мне.
Гиза поинтересовалась, как поступила бы сестра в случае, если это произойдет.
Орбан заявила, что вышвырнула бы его вон.
Судя по всему, Гизу это не до конца убедило, потому что она покачала головой и привела одну из максим Ларошфуко: «En viellissant, on devient plus fou et plus sage»[5]. Понятно ли ей, спросила она сестру.
Орбан сказала, что непонятно, но это не имеет значения. Она, как это с ней уже не раз происходило, от одного присутствия Гизы, как по мановению волшебной палочки, излечилась от всех своих бед и горестей.
А ведь она еще и не произнесла волшебного слова, с улыбкой заметила Гиза.
Что это за волшебное слово, спросила Орбан.
Лета.
Что значит — Лета?
Лета есть Лета, улыбнулась Гиза. Их родной, незабываемо прекрасный край. Там они поселятся…
Кто это там поселится, поинтересовалась Орбан.
Они обе.
С какой это стати им селиться в захолустье, допытывалась Орбан.
Лета не захолустье, сказала Гиза. Лета — это Лета.
Но кому это нужно, изумилась Орбан.
Им обеим, а в первую очередь ей, Эржи, пояснила Гиза.
Нечего с ней разговаривать как с больной, она еще не свихнулась, заявила Орбан.
Гиза выразительно посмотрела на нее.
— Я вернулась на родину, — сказала она, — затем, чтобы ты утешила меня, дорогая. Но теперь вижу, что ты больше меня нуждаешься в утешении.
— Ну и свинья же я! — воскликнула Орбан. — Ко мне приехала сестра, которую я шестнадцать лет не видела, а я только о себе да о себе!
