— Благодарствую тя, хозяин! — говорит Никитин. — В пору одежонка пришлась.
Хасан-бек милостиво трясет свежевыкрашенной бородой, делает плавный жест унизанными перстнями пальцами: не за что.
Совсем не тот шемаханец, что трусил под Астраханью и ослаб в ладье. Словно и не его ругал Юсуф и швырнул Серега!
— Тверской? — спрашивает Папин.
— Из Твери, — подтверждает Афанасий. — Челом вам бить пришел, бояре! Выручать надо ребят, что разбились. Бают, у кайтаков они.
— Кто да кто? — любопытствует Папин.
— Ваших московских четверо, да наш тверской, Митька Микешин, да тезиков двое.
— Хлопотать надо, бек! — вздергивает бровь Папин. — Помогай!
Хасан-бек склоняет голову:
— Я думаю послать гонца к Булат-беку, правителю Дербента. Мимо него нельзя — обидится. Купцы шли в Дербент — Булат-беку и забота, а его в городе нет.
— А долго ждать?
— Кто знает? — вопросом же отвечает Хасан-бек. — Я не могу ему указывать… Считай, до Булат-бека полдня пути, да гонец прождет ответа… Через два дня будем ждать решения.
— Не оставь, боярин! — настойчиво просит Никитин. — Вспомни, мы живота не щадили ради тебя.
— У тебя что там — товар? — интересуется Папин.
— Товар мой весь пограбили, — отвечает Никитин. — За товарищей опасаюсь… — Хм! — щурится Папин. — Так все и пограбили?
— Все как есть. Ничего не осталось.
— Как же теперь?
— Челом твоей милости бить остается.
— Ну, я помочь, купец, не могу. Без вас забот хватит.
— Не покинь, боярин! Заставь век бога молить. Ведь по миру нас окаянные пустили.
— Вольно ж плыть было! Нет, ничего у меня нету. Не проси.
Никитин, помолчав, упал на колени:
— Не за себя токмо, боярин… За всех прошу. Куда мы теперь?
Папин поморщился:
— Сказал же… вот, бейте шаху челом. А я сам здесь чужой… Ну, ступай! Скажу тебе потом, как с кайтаками решится.
Никитин встает, медленно стряхивает пыль с колен:
— Прости, Василий. Одну надежу на тебя держали…
Папин молчит. В душе Никитина отчаяние и стыд.
— Жить надо! — глухо говорит он. — По-христиански прошу помочь хоть малость. Ведь на хлеб нету. Хоть пока до шаха доберемся…
— Ладно, пришлю денег… — с неохотой, после долгого молчания роняет Папин. — Ступай.
Лица телохранителей бесстрастны. Хасан-бек играет перстнями, и острые искры переливаются на его руке. Глядя не в лицо боярину, а на его сапоги с серебряными подковками, Афанасий молча, пересилив себя, кланяется и идет к воротам.
Вот и повидал своих…
Копылов выслушивает его рассказ хмуро.
— Сколь пришлет, не сказал? — спрашивает он.
