Крик обычно чуть ли не шепчущего епископа ошеломил всю трапезную.
— Уйди, уйди! — дергали боярина соседи.
Никита отшвырнул столец, ни на кого не глядя, зашагал к двери, хлопнул дубовыми створками.
Епископ дал усадить себя, забормотал молитву. Михаил, нахохлясь, исподлобья оглядывал стол. На выручку пришла княгиня-мать:
— Даруй, сыне, те земли монастырю. Отец покойный жаловал борисоглебцев, ангел господень ему там жизнь уберег. А мужиков наказать вели.
— Дарю! — сказал Михаил, чтоб умилостивить епископа.
— Благодарю тя, княже! Церковь святая не забывает щедрот твоих! Денно и нощно молитвы о здравии твоем возносим. Знаю, много наветов на слуг господа. В темноте своей завидуют иные дарам твоим, винят святых отцов в стяжательстве. А того не памятуют, что их же грехи монахи отмаливают. Где, князь, чистых сердцем и знающих людей возьмешь, если и монахам еще о каждом куске хлеба печься придется? Одни смерды в монастыри пойдут, кои только соху знают. А высокие помыслами, благородные от схимы отшатнутся. И захиреет православие, и восторжествует диавол!
Епископ поднял тонкую руку. Широкий рукав рясы сполз, открывая жилистое запястье.
— И рухнут храмы, и роды древние восплачут!.. Но тому не быть!.. Не попущу! Слугой твоему отцу и церкви был, и ныне лишь о тебе, благе твоем помышляю…
Трапеза кончилась в молчании. Все спешили разойтись. Епископ уезжал последним. Благословляя князя, как бы вспомнил:
— Мужикам тем прости. Пусть идут на волю. По неразумению злобствовали. А одного схватить надо. Троих старцев жизни решил. Тать истинный! Федькой звать. Казнить надо злодея.
— А он мне в ноги бросался! — вспомнил Михаил.
— Ахти! — всполошилась княгиня. — Вот как беда-то близко была! Сыщи, владыко, разбойника поскорее! Сыщи!
Покинув покои, епископ сошел с крыльца, осторожно подобрал шубу и рясу и, подхваченный двумя холопами, уселся в колымагу. Тяжелые, сытые кони медленно налегли на гужи.
Провожая епископский выезд взглядом из окна, великая княгиня вздохнула:
— Кроток и смирен владыка Геннадий… Простил мужиков. А сердцем тверд и верен нам, Мишенька. На мешкай ты с просьбой его.
Михаил кивнул, промычав что-то нечленораздельное. Оставаться с матерью вдвоем он не любил. Хотелось пойти на псарню, но в день поминовения сестры этого не подобало делать.
— Дьяка позвать! — велел мальчик. — Дарственную писать станем!
— Умненький мой! — улыбнулась княгиня, подходя и трогая длинные кудри сына. — Пиши, князюшка, а я пойду помолюсь.
