Великая княгиня улыбнулась, приоткрыв чувственный рот, когда епископ помянул о Литве, но тотчас постаралась сделать приличное часу постное лицо, потупила выпуклые голубые глаза на пышную грудь.
Бояре зашевелились. Михаил откинулся на спинку трона, щеки его порозовели.
— Будь в надеже, государь! — брякнул Жито, привыкший более орудовать саблей и мечом, чем языком. — Стеной станем, коли придется.
Выговорил, и сам понял, что не то сказал. А епископ тотчас кинул:
— Пустая речь, боярин. Кому грозишь? Недругам на руку слова твои! Не о рати, а о мире помышлять надо!
Жито побагровел, на шее от гнева вздулись толстые вены. Вон как его во враги Москвы записали! Он что-то прохрипел, но Михаил уже не слушал боярина.
Думный дьяк разложил бумагу и перья, приготовился писать грамоту в Москву с соболезнованием князю Ивану.
Пока выводили титулы, обдумывали осторожные фразы, Жито лишь утирал пот. Косой взгляд Михаила, переменчивого, как погода, нерешительного и оттого способного под чужим влиянием круто менять гнев на милость, встревожил боярина.
Ненависть к хитрому чернецу клокотала в нем. Жито долго терпел, но когда покончили с грамотой, отослали гонцов в Москву и свои города, уже за трапезой, боярина прорвало. Улучив миг, он попрекнул Геннадия, говорившего о кротости и смирении:
— На евангелие ссылаешься, а непотребные дела чернецов скрываешь, отче?
Епископ поднял строгое лицо от фаянсовой тарелки:
— Злобствуешь, боярин. Не пойму, о чем ты?
— Об игумене Перфилье. Иль не знаешь, как он вольных мужиков зорит? Мало вам боярских крестьян сманивать, за княжеских взялись?
Епископ кивнул:
— Спасибо, что напомнил, боярин. Все забывал я великому князю сказать, а нынче и день неподходящ. Ну, уж коли ты речь завел, скажу… Княже Михаила Борисович, понудили мужики старцев борисоглебских за меч взяться. Нивы монастырские зорили, скот угоняли, езы отнимали. Игумен Перфилий того надругательства не стерпел, деревеньку разбойную пожег.
— Врешь! Ничего мужики не трогали! — выкрикнул Жито.
Епископ поднялся, отодвигая тарелки и чарки, в гневе схватился за посох:
— Бог простит тебе, боярин, слова твои! Отпусти меня, княже! Не привык я в старости хулу слушать.
— Владыка! — растерянно позвал Михаил.
— Стыдно тебе, боярин! — сердито крикнула великая княгиня.
Великий князь вскочил, удерживая епископа. Жито криво усмехнулся:
— Ну, ин видать, не ко двору я ныне… Правду не слушают.
— Уймись! — вдруг закричал епископ. — Церковь поносишь всяко! Служителей господних дармоедами называешь! Прокляну, нечестивец! Анафеме предам!
