— Мать? — спросил Копылов. И, не дожидаясь ответа, сам сказал: Мать…
Вместо Ивана присеменил Микешин. Наглотавшись гари, перхал, сплевывал. На его дорожный кафтан упала искра, прожгла дырочку. Сунув Никитину тетрадь и склянку, Микешин стянул кафтан и стал с досадой рассматривать порчу. Не выдержал и сердито буркнул:
— Вот понесла нелегкая…
Копылов, зло сощурив глаза, процедил сквозь зубы:
— Люди о доме сгоревшем меньше плачутся, чем ты о дырке…
— Люди, люди, — пробурчал Микешин. — Кафтан-то всего четыре лета ношен…
Княтинцы сбились вокруг Никитина, говорили наперебой.
— Про Ваську Немытого вставь. Трое детишек осталось…
— Сараи с сеном были! Сено впиши.
— Скотину, скотину не забудь!..
Никитин, которому раздобыли чурбачок вместо стола, кивая, записывал…
Кончив рассматривать дырку, Микешин осторожно свернул кафтан, поглядел на княтинцев и спросил у Копылова:
— Грамоту, стало быть, пишут?
— Грамоту.
— Ну, я в стороне. А Никитин зря встрял.
— Как зря? — резко повернулся Копылов. — Людей, зорят.
— Их зорят, им и плакаться. Не наше дело. Еще неизвестно, кто прав. Может, игумен.
— Дома жечь, народ убивать, детей пороть? Прав?!
— А ты на меня не лезь! Не я жег-то…
Марфа, слышавшая их разговор, в горестном молчании уставилась на Микешина.
— Ты чего, тетка, а? Чего? — поеживаясь от ее взгляда, заулыбался Микешин. — Чего глядишь-то? Беда у вас, стало быть, а?
Марфа не отвечала и не отводила глаз.
— Ну, я пойду! — засобирался Микешин. — Тронулась старая, видать… Так мы в ладье будем, управляйтесь живее…
Он быстро зашагал по улочке, обернулся раз, другой, согнулся и припустил чуть ли не бегом.
Марфа тяжко вздохнула, перевела глаза на Копылова и проговорила:
— Ваш он?
— Наш, — нехотя признал Копылов.
— Жалконькой, — сокрушенно покачала головой Марфа. — Как жить-то будет? Один-то?
От этой неожиданной жалости поротой, погоревшей старухи Копылова даже озноб пробрал.
…Кое-как Никитин кончил писать. Буквы лежали неровно, перо в нескольких местах прорвало бумагу. Он подул на чернила, чтоб просохли. Княтинцы благоговейно смотрели на его губы.
— Ну, слушайте, прочту.
Никитин, держа лист обеими руками, начал:
— "Се мы, сироты княтинские, бьем тебе челом, великий княже, на игумена монастыря Бориса и Глеба, на Перфилия. А тот игумен давно на наши земли и луга глядел и замыслил привести их к своим…"
Кончив читать, он поднял голову:
— Так ли писано?
— Так! Так!
— Все правда!
Никитин передал грамоту Федору. Лисица, отерев руки, бережно принял лист, так и впился глазами в черные строки. Из кучки княтинцев высунулась молодая баба, держа в напряженно вытянутой руке узелок.
