— Эй, купец, отдай ему, пока даром не взял! — крикнул какой-то насмешник.
— Купи благодеянием лишний поцелуй гурии! — советовал другой.
Обступившие муллу и купца ротозеи хохотали.
— Почем продаешь? — подмигнув тезику, раздвинул толпу Никитин.
Рядом с черными невысокими горцами он выглядел гигантом. Его не стоило отталкивать.
Тезик, поняв Никитина, запросил десять тамга — пять рублей.
— Четыре дам! — беря его за руку и хлопая по ладони, сказал Никитин. Восемь тамга, и найди себе гурию на земле. Скатывай.
Мулла вцепился в ковер:
— Торг не кончен!.. Не забудь — я слуга аллаха, купец! И я пришел первый!
— Почтенный, не поминай имени милостивого аллаха! Я продаю тому, кто даст больше… Девять тамга!
— Восемь, восемь! — спокойно сказал Никитин. — За такие деньги даже ваш Магомет ковров не покупал.
— Гяур! — зашипел мулла. — Не оскверняй имени пророка!
— Свертывай! — не обращая внимания на муллу, покрутил пальцем Никитин. — Гурии уже ждут.
Теперь хохотали над беспомощно озиравшимся, обозленным муллой.
— Почтенный! И ты уступишь неверному?
— Эй, мулла, на этом ковре он будет молиться своему Христу. Надбавь!
— Я продаю ковер! — поколебавшись, развел руками тезик. — Аллах свидетель, он дает хорошо.
— Я плачу восемь тамга! — поднял руку мулла. — Плачу! Я не уступаю. Ковер мой. Я был первый.
— Э, святой отец! Так не годится! — накладывая на ковер руку, упрекнул Никитин. — Восемь — моя цена. Ковер мой.
— И ты отдашь ковер иноверцу? — крикнул мулла тезику. — Стыдись!
— Но он, правда, первый назвал цену…
— Ты требуешь с меня больше? За одну тамга ты продаешь свою веру, купец!
— При чем тут вера? — возразил Никитин. — Святой отец, не путай мечеть с рынком. Здесь все молятся одинаково.
— Ты слышишь, что он говорит?! Слышишь?! И отдашь ковер ему?!
Мулла трясся, народ покатывался. Тезик мялся, не зная, как быть. Никитин опять выручил его.
— Ладно, святой отец. Я уступлю из уважения к твоему сану. Видишь, я почитаю чужую веру даже на торгу. Нет, нет, не благодари! — сделал он вид, что удерживает муллу от благодарности. — Может, эти восемь тамга зачтутся мне в том мире.
— Тебе зачтется только злоязычие и поношение святынь! — свирепо ответил мулла, отсчитывая деньги.
Муллу проводили свистом и насмешками. Рыночному люду, падкому на зрелища, пришелся по душе русобородый чужеземец, смелый и острый на язык. Никитина похлопывали по плечам, по животу, улыбались ему.
Довольный тезик предложил:
— Зайди в лавку. У меня не только ковры.
