Никитин усмехнулся, слушая этот рассказ. Видно, гонец напутал что-нибудь или шах не понял толком, но выходило, что напирал Фаррух-Ясар наипервейшим образом на везущиеся к нему товары, якобы разграбленные кайтаками. Шах просил купцов освободить и прислать в Дербент, а товар их собрать и отдать, обещая Халиль-беку свою помощь в любом деле.
Халиль-бек купцов отпустил, а насчет товаров ответил прямо, что их и не было, даже пожаловался: прокормить эту ватагу стоило денег, напрасно захватил, один убыток.
Купцов пешими привели в Дербент. Митька Микешин еле доплелся. Он кряхтел, стонал, но сразу пронюхал, что Папин дал денег на прокорм, и стал требовать свою долю.
— Ничего не получишь! — отрезал Никитин. — Все в общем котле.
— Скотина! Спасибо сказал бы, что выручили его! — выругался Копылов.
— И так бы отпустили! — огрызнулся Микешин. — Я вас не просил за меня печаловаться. А боярину пожалюсь, что голодом морите! Спрятали деньги, знаю!
— Ну и ехидна! — сжимая кулаки, процедил Копылов. — Вот если от шаха что получим, то разрази меня гром, когда тебе хоть грош ломаный дам!
Все-таки они жили надеждами на шахскую милость. Для получения ее и поехали купцы с Хасан-беком и Папиным на гору Фит-даг, в летний стан ширванского шаха. Коней удалось выпросить у Хасан-бека. И то, что он дал их, окрыляло: значит, думает, что шах поможет русским.
Тезики остались в Дербенте. Али, разыскавший знакомых купцов, сказал Никитину на прощанье:
— Неделю жду тебя здесь.
Койтул — укрепленное становище шаха — лежал на юго-запад от Дербента. Дорога уходила в горы, минуя виноградники и рощи миндаля. По обеим сторонам ее курчавился плотный орешник, низкий дубняк. Знакомо дрожали осинки, роняли листья-вертуны клены. Попадались леса с огромными дикими яблонями и грушами. Плотный подлесок пестрел желтой и черной алычой, оранжевыми, в кулак, плодами айвы. С треском, с ужасающим шумом взлетали в нем, путаясь в цепких нитях обвойника, напуганные птицы.
Чем выше уходила дорога, тем скучнее делалось вокруг. Копыта коней стучали по голышам пересохших ручьев, топтали сухую траву. Леса сменились кустами, кусты — серыми голыми скалами.
Горы — зеленые, синие, дымчатые — громоздились вокруг, словно хотели отрезать дорогу обратно.
Угрюмый Матвей Рябов подъехал к Никитину. На узкой дороге всадники касались друг друга стременами. Несколько сажен проехали молча.
— Говорил о тебе Папину, — тихо сказал Рябов. — Толковал, что хотел тебя на подмогу за Хвалынь звать.
