— Я вам государь! Попа сюда!
Присутствовавшие при этой сцене вельможи бросились в знак верноподданности целовать Павлу руку.
Павел решил свести счеты с мертвой Екатериной. Он приказал похоронить ее вместе с мужем Петром III, которого она убила. Современник этих событий рассказывает: «Гроб, который его [Петра III] содержал, был коронован и перенесен с великим торжеством во дворец, чтобы быть здесь выставленным в построенном для этой цели храме рядом с телом Екатерины и потом отвезенным совместно в крепость. Только в это время два супруга оставались мирно один рядом с другим. Прибывали с великим почтением целовать гробницу одного и холодную синеватую руку другой; совершали коленопреклонение и не смели удаляться иначе, как сходя с катафалка задом вспять. Императрица, которая была дурно набальзамирована, вскоре оказалась совершенно разложившейся: руки, глаза и нижняя часть лица были желтыми, черными и синими. Она была неузнаваема для тех, которые видели ее только с приданным лицу, подходящим к случаю выражением. И вся пышность, которой она еще была окружена, все богатства, которые покрывали ее труп, только умножали ужас, им внушаемый».
В эту же осень 1796 года Павел послал в Москву фельдъегеря с предписанием Баженову явиться во дворец.
Павел встретил Василия Ивановича ласково и объявил ему о высочайшей милости: о производстве в чин Действительного статского советника и награждении тысячей крепостных душ.
Опальный, бедствовавший архитектор превратился в крупного сановника и богатого помещика.
Это было время неожиданных карьер и трагических падений.
Павел как-то сказал:
— В моей империи знатен лишь тот, кого я удостаиваю своим благоволением, и лишь в течение того времени, пока он пользуется им.
Новиков и Радищев были освобождены из темницы. Освободившиеся казематы заняли любимцы Екатерины.
Баженов приехал в изменившийся Петербург. В притихшей столице резко, раздавалась дробь барабанов, замиравшая к поздней ночи и возобновляемая по утрам. Будь то ясная погода или ненастье петербургской осени, когда шпили дворцов окутываются туманами Балтики, по площадям маршировали солдаты. В барабанной дроби, сопровождавшей учение «артикулу и екзерцыции», было что-то жуткое и роковое: словно перед эшафотом. Солдаты в треуголках, с напудренными косами, проделывали бесконечно повторявшиеся упражнения. Вахтпарад сделался наиболее важным учреждением и центральным пунктом правления Павла. «В простом темнозеленом мундире, в толстых сапогах, в большой шляпе, он проводит дни за упражнением караула; здесь он дает свои приказы, получает рапорты, объявляет свои милости, награды и кары, и здесь должен представляться ему всякий офицер. Окруженный своими сыновьями, топая ногами, чтобы согреться, с открытой и плешивой головой, с курносым носом, с одной рукой позади спины, а другой — равномерно поднимающейся и опускающейся под крики: раз, два, раз, два, он полагает свою славу в том, чтобы не бояться пятнадцати или двадцати градусов мороза, обходясь без мехов. В скором времени ни один военный не осмеливался более показываться в шубе, и старые генералы, мучимые кашлем, подагрою и ревматизмом, обязаны были кружиться около Павла, одетые, как и он» (Массон).
