– Что же тебе резали-то?
– Брюхо… Болезнь моя, доктор говорит, получилась у меня с надрыву. Видишь ты, завернули мы у себя в колхозе большое дело, а я… кгм… я, видишь ты, член правления. Теперьча уборка. У нас одних хлебов пятьсот га… Да… Ну, конечно, с утра до поздней ночи. Мужики и то говорят: «Отдохни, Тимофей Петрович, занеможешь не ровен час. Куды мы без тебя? Как овцы без пастуха» Да… «Некогда, – говорю, – братцы, как есть лозунг, чтобы все убрать». А сам, конечно, как есть член правления, должо́н показать пример. Как все равно в бою – первый. Я за это на ерманском еще фронте медаль получил… Вот, значит, с надрыву и приключилась болезнь.
– Болезнь эта почетная, – сказал лысый. – Мы тоже крепко работаем на мосту. Сварщик я…
– Нынче время такое, – подтвердил Тимофей. – Ото всех работу требуют. Закурить нет ли?
Четыре руки услужливо протянулись к нему, он взял все четыре папиросы – одну в рот, остальные про запас.
– Да-а… Хлеба, чтоб не соврать, выйдет у нас кила по четыре на трудодень. Колхоз наш ударный на весь район. Вот теперь берет сумление, как там управились мужики без меня. Я, когда уезжал, им наказывал: «Держитесь, мол, крепче, мужики, чтобы поля у вас были чистые!..» Эх, и провожали они меня! Слезьми залились!
Поезд шел под уклон, грохотал и ревел. Рядом с поездом, высунув длинный язык, мчалась, растягиваясь от напряжений, черная собака. Плыли выбритые поля, деревни, церкви с ободранными куполами, без крестов и такие же белые, как церкви, силосные башни. Потом все медленнее: склады, цинковый элеватор, красные и зеленые вагоны. Остановка. Лысый послал одного из своих товарищей за кипятком. У Тимофея не было кружки, Лысый подал ему свою.
– Чайку! Петро, ты в городе конфеты покупал, угости товарища колхозника. Бери, бери, Тимофей Петрович, не стесняйся.
Тимофей взял целую горсть и спрятал в карман.
– Опять же силосная башня. В ней тоже надо иметь понятие, в силосной башне. В нашей, к примеру, выступила вода. Силос в прошлом году пропал. Я сейчас обсмотрел, прокопал траншею, отвел воду…
Поезд тронулся. Вошел, несмело озираясь, мужик с котомкой за плечами. Из дыр его полушубка торчала рыжая овчина, такая же овчина росла на его сером лице. Босые ноги мужика были черными.
Мужик нерешительно присел на кончик скамейки.
– Далеко? – спросил лысый.
Мужик привстал и сипло ответил:
– Домой.
– Куда?
– В Егоршино, в деревню, – снова привстал мужик.
– В колхоз?
Мужик молчал, глядя в окно. Там дождь, серые столбы, истерзанные клочья паровозного дыма, мутно-белого на темнеющем небе. Утомительно и равномерно – ниже и выше и опять ниже – тянутся провода.
