Евгений Евграфович всхохатывает.
– У меня жена. Жена не картошка, не выбросишь из окошка.
Мы пересекаем простор пустынной передней и входим в гостиную. В отличие от передней гостиная не пуста, десятка полтора человек предпочли развлекательной программе программу застольную и, крепко засев за столами несколькими компаниями, шумят так, как перед боем курантов все собравшееся у Райского общество. На нас с Евгением Евграфовичем никто не обращает внимания, мы невидимками проходим к столу с напитками, вооружаемся – я коньяком, он бокалом апельсинового сока, в который вливает рюмку водки, – и, сделав крюк к столу с едой, чтобы положить на тарелки немного закуски, отправляемся к столам, что поставлены вдоль стен.
– Ну, давайте, рад вас здесь встретить, – говорит Евгений Евграфович, протягивая ко мне бокал, когда мы садимся. – А то, знаете, Инок так звал, так звал, и жена так загорелась к нему, а у нас знакомых здесь – полтора человека, что за удовольствие!
Инок – это от Иннокентий, Райского зовут Иннокентием. А Иноком зовут немногие, только очень близкие, вернее, особо доверенные люди. Для меня, например, несмотря на наш стаж знакомства, он никак не Инок.
– И я вас рад, Евгений Евграфович, – откровенно кривлю я душой, надеясь, что мое криводушие не написано у меня на лице. Допускаю, что ему доставит удовольствие сообщить Балерунье о Евдокии – есть такой тип людей.
Мы звонко чокаемся и делаем по глотку. Я коньяку, он своего самодельного коктейля. После чего Евгений Евграфович вытягивает ноги, забросив их одна на другую, и разваливается на стуле так, что весь вид его свидетельствует: он устроился за столом всерьез и надолго.
– Куда это вы пропали, Леонид Михайлович? – спрашивает он.
– Пропал? – переспрашиваю я. – В смысле?
– В прямом, Леонид Михайлович, в прямом! Исчезли, как сон, как утренний туман. Сколько уже времени – и ни звонка. Или вы тогда несерьезно?
– Учреждаюсь, – говорю я. – Мне ведь, вы помните, нужно учредить институт. Чтобы вы могли заключить договор.
– А, да-да, – вспоминает он. – И что, какая стадия?
– Да если бы не Новый год! – невольно в сердцах отзываюсь я. – К католическому Рождеству уже нигде никого, никто ничего не делает, все – только о том, как, где, с кем будут встречать приход младенца. И начинают уже гулять.
– А потом еще Рождество православное, а потом старый Новый год! – хохоча, прерывает меня Евгений Евграфович. – Русский размах! Что такое русский человек без русского размаха? – Он расслабленно машет рукой. – Не спешите. Народ един в своей сущности. И в наших зубчатых стенах не лучше. До старого Нового года тоже ничего с места не сдвинется. – И произносит через недолгую паузу: – Вы знаете, а стихи мне ваши понравились. Вот эти мне особенно запомнились, где рифма «Россию – мессии!» Как вы там? «Рукой прозектора-выпивохи»? – Он благостно хохочет, закидывая голову вверх.
